Ведьма на Иордане - Яков Шехтер

Понимающие в бизнесе люди посоветовали Арье-Ору поднять цену за выступление.

— Многих это отпугнет, но настоящих ценителей лишь раззадорит. В итоге деньги ты будешь зарабатывать те же, только выступать реже.

Увеличение платы не помогло: его требовали наперебой, звонили из Америки, Канады, Австралии, а старосты израильских синагог просто приезжали в Реховот и лично договаривались о встрече. Сумма сбережений на банковском снегу Арье-Ора увеличивалась с головокружительной скоростью, но его образ жизни оставался прежним. Строгое, даже суровое воспитание крепко держало его в рамках скромности.

Наконец отыскалась и невеста. Своя, «литовская», причем без всякого изъяна. Девушка случайно попала на субботнюю молитву Арье-Ора и заболела. Мать Хаи, досточтимая и праведная Басшева Вульф, даже слушать не желала о каком-то канторе: жених ее дочери должен был заниматься Талмудом и только им одним. Правда, в доме наличествовал еще отец Хаи, однако он, как и полагается «литовскому» отцу семейства, безвылазно сидел в колеле, зарабатывая благословение Всевышнего. В нужный момент Басшева рассказывала подробности, и он, хорошенько обдумав и взвесив обсуждаемое дело, принимал решение. Как-то так получалось, что его решение всегда совпадало с уже высказанным мнением жены, но подобного рода совпадения вовсе не являются случайными, а есть прямое следствие гармонии, царящей в «литовских» семьях.

Итак, мать была против. Категорически. Бесповоротно. Весь мир пусть перевернется с ног на голову, но у Хаяле будет настоящий «литовский» дом, такой, как был у ее отца, деда, прадеда и прапрадеда.

Кто долго живет на свете, знает, что порой нежное девичье сердце может сделаться стальнее самой железной стали, а свинцовая тяжесть категорических утверждений оказаться легче тополиного пуха.

Хая понравилась Арье с первого взгляда, и свадьбу сыграли через три месяца. Молодые купили квартиру неподалеку от родителей, в старом районе Реховота, именуемом даже среди религиозных — «гетто». Гетто представляло собой прямоугольник, образованный стоящими вплотную домами с высокими крышами из терракотовой черепицы. Построили их еще до образования государства. Архитектор — еврей из Венгрии — взял за основу еврейские кварталы Будапешта. Там, во враждебном окружении, такое расположение служило не только для защиты от хулиганов, оно уберегало и от культурного влияния нееврейского мира. Ворота во внутренний двор запирались, и дети спокойно играли в своем кругу, без контактов с развратной улицей. В реховотском гетто обосновались «литовцы», укрывшись за его стенами от тлетворного дыхания светской публики, вредоносных поползновений хасидов, реформистов и консерваторов.

Ровно через девять месяцев после свадьбы Хая родила девочку. Отец Арье, приученный судьбой покорно сносить удары, пришел поздравить сына. Ему даже удалось улыбнуться, и для человека в его положении это был очень серьезный поступок.

— Ничего, ничего, — утешал он Арье, отечески похлопывая его по плечу. — Девочка — знак, что следующим родится мальчик.

Честно говоря, Арье было совершенно все равно, кто родится следующим; девочка его радовала ничуть не меньше мальчика, а про отцовские планы продолжения рода мудрецов и законоучителей он успел позабыть. Будущее рисовалось ему в самых радужных тонах, через месяц он уезжал в длительную поездку по Америке, после которой предполагалось капитально перестроить квартиры родителей. О своем доме они с Хаей пока не думали, им было так хорошо вместе, что мелочи быта не играли никакой роли.

Все изменилось за какие-нибудь полторы-две минуты. Каждые три месяца Хая отвозила девочку в поликлинику. Обычный осмотр: как идет развитие, симметричны ли пухлые складочки на ножках, иногда прививки — в общем, полчаса в очереди и десять минут у врача. Поликлиника находилась на другом конце города, но Реховот не Париж и даже не Тель-Авив — Хая вызывала такси за десять минут до начала приема и приезжала вовремя.

Наступил май, город заполонило дыхание цветущих апельсиновых деревьев — старые сады вокруг Реховота, словно гигантский пульверизатор, наполняли улицы умопомрачительным ароматом. Девочку Хая носила наподобие кенгуру: в специальном мешке на животе. Перед тем как сесть в такси, она осторожно вытащила ребенка и, крепко прижимая к груди, устроилась на заднем сиденье. В открытые окна автомобиля вливался свежий апельсиновый воздух, таксист не торопился, езды до поликлиники было минут восемь. Захрипел радиотелефон, и диспетчер попросил водителя поспешить: на другом конце Реховота его ожидал нетерпеливый клиент. Машина прибавила ход, веселый ветерок засвистел, заиграл кружевной оборкой на чепце девочки. Хая улыбалась дочери, и та в ответ морщила носик и забавно гукала.

Мопед с ящиком, на котором красовалась реклама пиццы «Домино», вывернул из проезда между домами совершенно неожиданно. Мальчишкам, развозившим заказанную по телефону пиццу, хозяева платили отдельно за каждую доставку, и поэтому они метались по городу как сумасшедшие, не обращая внимания на правила уличного движения. Таксист в бешенстве зарычал и ударил по педали тормоза. Машину занесло вправо, и она резко остановилась. Вильнув ящиком в сантиметре от левой фары, мопед скрылся в дорожной сутолоке, а не ожидавшая толчка Хая слепо уткнулась головой в спинку переднего сиденья. Ребенок выскользнул из ее рук, вылетел в открытое окно и покатился по асфальту. Хая распахнула дверцу и выпрыгнула наружу, прямо под колеса минибуса, пытающегося уйти от столкновения с такси.

На похоронах, читая кадиш над свежей могилой, Арье-Ор почувствовал, что его голос точно заковали в обручи. При попытке взять ноту выше или ниже горло сжимала невидимая рука.

Впрочем, петь Арье и не хотел. Несчастье оглушило его, точно удар молотка. Первый день траура он просидел на полу своей квартиры, не в силах принять, что Хая больше никогда не войдет в комнату и что игрушки, розовые ползунки, кроватка и с такой любовью и тщательностью подобранный набор детских купальных принадлежностей тоже теперь ни к чему.

Люди шли сплошной чередой, и разговоры с ними отвлекали его от тяжелых мыслей. Но вот наступил вечер, посетители разошлись, родственников он попросил уйти сам и остался посреди тишины пустой квартиры. Войдя в спальню, он рухнул на Хаину кровать и спрятал голову под подушку. Подушка хранила запах ее волос, матрас — очертания ее тела. Арье-Ор Ланда перевернулся на спину, закрыл глаза и впал в забытье.

Утром в его квартире должен был собраться миньян, но дверь оказалась запертой. Отец Арье воспользовался своим ключом: его сын спал, раскинувшись на кровати покойной жены. Дверь тихо притворили, и миньян переместился в ближайшую синагогу; будить беднягу ни у кого не хватило духу.

К обеду отец Арье снова заглянул в спальню — Арье-Ор лежал в той же позе.