Верный Руслан. Три минуты молчания - Георгий Николаевич Владимов

Ознакомительный фрагментлагерю двигался трактор. Он полз медленно, как будто сто лет уже как сжился с этим снежным полем и с этим белёсым сводом небес, и без него невозможно было их себе представить. Поводя ощеренным глазастым рылом, весь в копоти и струящемся воздухе, он тащил сани-волокушу; на них, покачиваясь, сползая с дороги, плыло что-то, ещё огромней его, малиново-красное; когда приблизилось оно, стало видно, что это товарный вагон без колёс, прикрученный ржавыми тросами.

Руслан заворчал и ушёл с дороги. Тракторы были ему не внове – они вывозили брёвна с лесоповала, и ничего хорошего он из знакомства с ними не вынес. От чёрного выхлопа у него надолго пропадало чутьё, и он делался самым беспомощным существом на свете. И к тому же на них работали «вольняшки», народ ему чужой и очень странный: они всюду расхаживали без конвоя и к хозяевам относились без должного почтения. Но, впрочем, дорогу в рабочую зону они находили сами; колонна ещё только втягивалась в лес, а они уже там вовсю тарахтели. В общем, неприятный народ.

Трактор подполз и остановился, но не затих, что-то в нём возмущённо подвывало, и сквозь этот шум водитель прогаркал хозяину своё приветствие. Руслана оно поразило до крайности. Так, сколько помнилось ему, не обращался к хозяину ни один двуногий:

– Здорово, вологодский!

Возмущал уже самый вид водителя – этакая лоснящаяся багровая харя, с губастой огнедышащей пастью, с ухмылкою до ушей. Из-под шапки, которую он не снял перед хозяином, слетал на лоб слипшийся белобрысый чуб, вещь для лагерника немыслимая, как и обращение к хозяину сразу с несколькими вопросами:

– Ты не меня ли ждёшь? Чо, не слышишь, чо говорю? Бытовку вон те припёр, куда её, дуру, ставить прикажешь? Или ты чо – не за начальника? Пропуска проверяешь? Так я не захватил. Потом ещё, гляди, не выпустишь, а?

И он возмутительно, противно заржал, навалясь на открытую дверцу, поставив ногу в валенке на гусеницу. Хозяин на его ржанье и на вопросы не отвечал. И Руслан знал, что и не ответит. Эта привычка хозяев не переставала восхищать Руслана: на вопрос лагерника они отвечали очень не сразу или совсем не отвечали, а только смотрели на него – холодно, светло и насмешливо. И не проходило много времени, прежде чем любитель спрашивать опускал глаза и втягивал голову в плечи, а у иного даже лицо покрывалось испариной. А ведь ничего плохого хозяева ему не причиняли, одно их молчание и взгляд производили такое же действие, как поднесенный к носу кулак или клацанье затвора. Поначалу Руслану казалось, что с этим своим волшебным умением хозяева так и родились на свет, но позднее он заметил, что друг другу они отвечали охотно, а если спрашивал Главный хозяин, которого они звали «Тарщ-Ктан-Ршите-Обратицца», так отвечали очень даже быстро и руки прикладывали к ляжкам. Отсюда он и заподозрил, что хозяев тоже специально учат, как с кем себя вести, – совершенно как и собак!

– А ты чо такой невесёлый? – спросил водитель. Он не опустил глаза, не втянул голову в плечи, лицо у него не покрылось испариной, а только приняло вид сочувственный. – Жалко, что служба кончилась? И вроде бы жизнь по новой начинай, верно? Ничо, не тужи, пристроишься. Только в деревню не езди, не советую. Слыхал насчёт пленума? Особо не полопаешь.

– Проезжай, – сказал хозяин. – Много разговариваешь.

Однако дороги трактору не уступил. И автомат держал крепко обеими руками у груди.

– Это есть, – согласился водитель, – это за мной числится. Люблю это… языком об зубы почесать. А что делать, ежели чешется?

– Я б те его смазал, – сказал хозяин. – Ружейной смазкой. Он бы не чесался.

Водитель ещё пуще заржал.

– Умрёшь с тобой, вологодский! Ну, однако, красив же ты – с пушкой. Ты хоть на память-то снялся? А то не поверит маруха, не полюбит. Им же, стервям, чтоб пушка была, а человека-то – и не видют.

Хозяин не отвечал ему, и он наконец спохватился:

– Так куда, ты говоришь, её ставить, бытовку-то?

– Где хошь, там и ставь. Мне дело большое!

– Ну, всё же ты тут за начальство…

– На кой ты её пёр? В бараках не поживёте?

– В бараках – не-е! Лучше в палаточках.

Хозяин повёл нетерпеливо плечом.

– Ваши заботы.

Водитель кивнул и, всё ещё сияя харей, уселся, потянул к себе дверцу, но тут его взгляд наткнулся на Руслана. Он как бы что-то вспомнил – на лбу отразилась работа мысли, проступила жалостная морщинка.

– А ты чего это – пса в расход пускаешь? Я-то думаю – тренировка у них. Еду, смотрю – чего это он его тренирует, когда уж на пенсию пора? А ты его, значит, к исполнению… А может, не надо? Нам оставишь? Пёс-то – дорогой. Чего-нибудь покараулит, а?

– Покараулит, – сказал хозяин. – Не обрадуешься.

Водитель поглядел на Руслана с уважением.

– А перевоспитать?

– Кого можно, тех уж всех перевоспитали.

– Н-да. – Водитель скорбно покачивал головой и кривился. – Самое тебе, вологодский, хреновое дело доверили – собак стрелять. Ну, порядочки! За службу верную – выходное пособие девять грамм. А почему ж ему одному? Вместе ж служили.

– Ты проедешь? – спросил хозяин.

– Ага, – сказал водитель. – Проеду.

Взгляды их встретились в упор: неподвижный, ледяной – хозяина, бешено-весёлый – водителя. Трактор взревел, окутался чёрными клубами, и хозяин отступил нехотя в сторону. Но трактор выбрал себе другой путь – дёрнувшись, отвернул своё рыло от ворот и пополз наискось целиною, взрыхляя траками Неприкосновенную полосу.

Злоба, мгновенно вспыхнувшая, выбросила Руслана одним прыжком на дорогу. Малиновая краснота вагона и визг полозьев, уминающих рваную грязную колею, привели его в неистовство, но видел он ясно лишь одно – толстый локоть водителя в проёме дверцы; в него жаждалось впиться, прокусить до кости. Руслан зарычал, завыл, роняя слюну, косясь на хозяина моляще – он ждал от него, он выпрашивал «фас». Сейчас прозвучит оно, уже лицо хозяина побелело