Эхо черного леса - Владимир Павлович Беляев

винтовками и автоматами идут в грязных сапогах. Небритые, но еще очень молодые лица. Запевала затягивает песню, и весь отряд, ведомый лейтенантом госбезопасности Паначевным, запевает:

Бандерiвськi ботокуди,

Що ви наробили?

Комсомольця молодого

Безневинно вбили.

Буйний вiтер вашi костi

Поганi розвiє,

А забути комсомольца

Нiхто не посмiє…

Не столичный киевский песенник, не профессиональный поэт сочинил эту песню с наполненными гневом словами: «Что же вы наделали, бандеровские звери? Комсомольца молодого без вины убили. Буйный ветер ваши кости поганые развеет, позабыть же комсомольца никто не посмеет!»

Восемнадцатилетний комсомолец Мыкола Максис сложил эту песню на Волыни и поплатился за нее головой. Однажды вечером из местечка Мизоч на работу в сельские библиотеки шли две комсомолки. В Дермани их задержали бандеровцы, отрубили топорами головы, вырвали у девушек сердца.

Узнав об этом злодеянии, Максис написал песню. Сперва она звучала так:

Бандерiвськi ботокуди,

Що ви наробили?

Комсомолок молоденьких

Безневинно вбили.

Потом песня эта, принятая на вооружение народом, из Волыни проникла на Станиславщину, пополнялась новыми куплетами, в ней появился собирательный образ комсомольца, погибшего за правое дело от рук националистических бандитов.

Песня становилась страшной для тех, кто террором пытался помешать укреплению Советской власти, коллективизации.

…Вечером, после молотьбы, Мыкола Максис пришел к себе домой. Мать налила сыну молока. Усталый после работы, он пил это вкусное, пахнущее травами молоко. В это время в хату ввалились бандиты Дрозд, Кальчук и их вожак Турчин.

— Молочко попиваешь?! — закричал Турчин. — Давай сюда комсомольский билет!

— Умру, а не отдам! — ответил Максис, вскакивая. Ему скрутили руки, выволокли на улицу. Избиваемый бандитами, он кричал: — Не боюсь вас! Все ненавидят вас! Народ уничтожит бандеровцев под корень! Советская власть отомстит за меня!

…Максиса застрелили у двух камней, подле его хаты, а вот сейчас песня, созданная отважным комсомольцем, перевалила Карпаты и слышалась на тихих улочках Яремче.

Задержалась на тротуаре Тоня Маштакова в наброшенном на плечи гуцульском полушубке, который дала ей хозяйка Катерина Боечко. Печально прислушивалась она к песне, рожденной событиями тех тревожных лет, пропустила отряд и пошла дальше, огибая лужи, затянутые корочками тонкого льда. Остановилась у здания с надписью: «Районный отдел Министерства государственной безопасности УССР». Помедлив, толкнула входную дверь.

…Начальник районного отдела МГБ майор Загоруйко, смуглый, чернявый, чуть горбоносый человек, был удивлен столь ранним визитом незнакомой девушки. Он посмотрел ее документы, увидел московскую прописку в паспорте, полистал комсомольский билет. Не раз в те трудные послевоенные годы враги пытались засылать в органы государственной безопасности своих лазутчиков, преимущественно красивых девушек, чтобы узнать, как ведут чекисты борьбу с националистами.

В поведении Антонины Дмитриевны Маштаковой ничего настораживающего не было. И ее московский говорок, и ее искренний рассказ о пропавшем женихе, и ее не вызывающие подозрения документы — все это не внушало опасений.

Единственным странным совпадением было то, что исчезнувшие геологи остановились на квартире у Катерины Боечко. По ряду очень важных причин, известных только немногим, эта пожилая женщина интересовала органы нашей государственной безопасности. То, что Боечко пустила к себе «на станцию» двух молодых геологов, было для Загоруйко полной неожиданностью.

«Почему же все-таки они попали именно к Боечко?» — подумал он про себя, но не подал виду, что это совпадение его заинтересовало.

— Никаких записок они вам не оставили?

— Решительно! Сказали только хозяйке, что к моему приезду обязательно вернутся.

Загоруйко нажал кнопочку звонка на столе. В комнату быстро вошла его секретарь — молодая девушка в гимнастерке, но без погон, с волосами, заплетенными коронкой.

— Соедини меня, Лида, с начальником Карпатской геологоразведочной экспедиции Кутаревым. Только побыстрее.

Лида ушла, а Загоруйко задумчиво спросил, постукивая пальцами по столу:

— И говорите, обещали встретить на станции?

— А как же. Вот письмо Гната!

Майор раскрыл письмо, но в эту минуту зазвонил телефон. Загоруйко снял трубку.

— Товарищ Кутарев?.. Майор Загоруйко из МГБ. Вы посылали в Карпаты ваших геологов Березняка и Почаевца?.. В какой район?..

Очень внимательно слушал Загоруйко ответы Кутарева, а тем временем рука его записывала населенные пункты, географические названия…

— И гора Острая?.. Какое задание?.. Озокерит… И карта района? Геологическая карта?.. Так. А масштаб?.. Один к двумстам тысячам?.. На какой срок вы их посылали?.. Во вторник должны были вернуться? Сегодня пятница — их в Яремче нет… Как нет? Очень просто, нет! — Загоруйко снова нажал кнопочку звонка. — Минуточку…

Вбежала Лида.

— Паначевного!

— Он только что с операции, товарищ майор! — сказала Лида.

— Неважно, разбудите! — бросил майор и, снова прижимая ухо к трубке, продолжал: — А вы, товарищ Кутарев, когда посылаете сюда людей, то хотя бы предупреждайте. Надо же понимать положение…

И только положил трубку Загоруйко, вбежал тот самый лейтенант, который вел «ястребков» по улицам городка, когда Тоня Маштакова шла в райотдел. Одна щека у него выбрита, с другой наскоро стерто мыло.

— Простите, товарищ начальник! — показывая на несовершенство своего туалета, извиняется Паначевный.

— Ладно, Паначевный, церемонии потом, — прерывает лейтенанта Загоруйко и, выходя из-за стола, подводит его к карте. — Пропали наши инженеры Почаевец и Березняк. Вот куда они двинулись…

Тоня смотрит на карту и слышит, как Загоруйко объясняет:

— Пошли на северо-запад… Пасечная, Манявский скит… Вот Липовица… Здесь гора Малый Сехлес… Здесь — Острая…

— Острая? — воскликнул Паначевный, — Здесь же в последний раз видели Хмару.

— Об этом потом… Соберите своих хлопцев. Трудно, но ничего не поделаешь. Вторую оперативнорозыскную группу поведет Солоненко. А я тем временем свяжусь со Станиславом и ориентирую Перегинск и Рожнятин… Скорее… Только скорее…

Паначевный вбежал, задыхаясь, в казарму, где отдыхал взвод «ястребков».

Кое-кто уже разделся и засыпал на койке после утомительного блуждания по горам, другие прихлебывали чай из фаянсовых кружек, третьи брились.

— Созывайте всех! — закричал Паначевный. — Тревога!

…Тем временем, беседуя с Тоней, майор Загоруйко забрасывал ее вопросами:

— Ваш жених откуда родом?

— Из Корца. А Почаевец — полтавчанин. Его родители — старые члены партии…

— Вы сказали, что в 1947 году они окончили Геологоразведочный институт. Таким образом, в армии им служить не удалось?

— Как же, служили! — воскликнула Тоня. — С третьего курса, когда немцы под Москвой были, добровольцами ушли. Их только в Вене демобилизовали.

— Березняк говорит по-украински?

— Разумеется…

Устремив на Загоруйко большие, полные отчаяния глаза, Тоня спросила дрожащим голосом:

— Скажите… а Хмара — это очень страшно? — И, не выдержав, зарыдала, залилась слезами.

КОЛЫБА В ОВРАГЕ

Прочесывая северо-западный район Черного леса, оперативно-розыскная группа, посланная майором Загоруйко, постепенно приблизилась к тому