Миледи Ладлоу - Элизабет Гаскелл

только серебряный кувшин с молоком и булочка. Возле стола стояло резное кресло, спинку которого венчала графская корона. Я удивилась, почему никто из девушек не заговорит со мной, но, вероятно, они просто робели, как и я, если не было иной причины. Впрочем, спустя минуту после того как я вошла в холл через дверь в его нижней части, отворилась дверь на подиум и к нам присоединилась миледи. Все приветствовали ее глубоким поклоном (я тоже – глядя на других). Она остановилась, обвела нас взглядом и произнесла:

– Юные леди, представляю вам Маргарет Доусон, прошу ее любить и жаловать!

И в продолжение трапезы подопечные миледи оказывали мне вежливое внимание, какое полагается оказывать незнакомому человеку за общим столом, не более того. Когда с едой было покончено и одна из девушек произнесла благодарственную молитву, миледи позвонила в колокольчик. Слуги быстро убрали посуду и принесли раскладной аналой, который установили на подиуме. Тем временем в холле собрались все обитатели дома. Миледи пригласила одну из моих будущих товарок взойти на подиум и прочесть псалмы и наставления согласно таблице чтений на каждый день. Я сразу подумала, что, будь я на месте чтицы, у меня душа ушла бы в пятки. Молитв не говорили. Миледи скорее согласилась бы сама проповедовать в храме, чем позволила бы невесть кому, не имевшему даже диаконского чина, совершать молебны «на дому». Да и рукоположенный клирик не снискал бы ее одобрения, если бы созвал людей для молитвы в неосвященном месте.

В свое время миледи удостоилась чести служить фрейлиной королевы Шарлотты, так как происходила из древнего рода Хэнбери, прославившегося еще при Плантагенетах[4], и являлась наследницей обширных земель, которые некогда захватывали территорию четырех графств. Хэнбери-Корт был ее фамильным имением и принадлежал ей по закону. Выйдя замуж за лорда Ладлоу, она много лет жила в его поместьях, разбросанных тут и там, вдали от родового гнезда. Мало-помалу она потеряла всех своих детей, кроме одного, и почти все они умерли в домах лорда Ладлоу. Смею предположить, что миледи прониклась неприязнью к тем местам и после смерти милорда захотела вернуться в Хэнбери-Корт, где так счастливо жила в девичестве. Вероятно, то была лучшая пора ее жизни. Если вдуматься, все ее убеждения, оставшиеся с ней до преклонных лет и поражавшие нас своей необычностью, полвека назад были общепринятыми. Вот только один пример: в годы моего пребывания в Хэнбери все громче стали раздаваться голоса в пользу народного образования – небезызвестный мистер Рейкс[5] положил начало воскресным школам, и некоторые священники тоже призывали учить детей чтению, письму и арифметике. Но миледи и слышать об этом не желала: с такими призывами мы скоро договоримся до всеобщего равенства – до революции, утверждала она.

Прежде чем взять какую-то девушку на работу, миледи требовала привести ее к ней, дабы самой оценить внешний вид кандидатки и расспросить ее о семье. Последнему обстоятельству миледи придавала особое значение: если девица недостаточно живо откликается на вопросы о ее родной матери или о «маленьком» (при наличии в семье грудного младенца), из нее не выйдет хорошей служанки. Затем девушке предлагалось выдвинуть ноги вперед и показать свою обувку, которая должна быть крепкой и опрятной. Затем требовалось прочесть по памяти «Отче наш» и Символ веры. Затем честно сказать, умеет ли она писать. В случае утвердительного ответа, если миледи была удовлетворена всем предшествующим ходом собеседования, на лицо ее набегало облако разочарования, ибо она следовала незыблемому правилу: грамотных в прислуги не нанимать! Но я могу засвидетельствовать, что изредка миледи делала исключения – дважды, если быть точной, и оба раза девушке нужно было особенно постараться и доказать свою благонадежность, перечислив наизусть десять заповедей. Одна очень бойкая девица (за которую я тоже переживала, хотя и напрасно: она скоро вышла замуж за богатого торговца мануфактурой и уехала в Шрусбери) благополучно прошла все испытания, если принять в расчет тот факт, что она умела писать, но под конец сама все испортила – дойдя до последней заповеди, решила похвастаться:

– С позволения вашей светлости, я и считать умею!

– Ступайте прочь, милочка, – поспешно сказала миледи, – ваше место за прилавком! В прислуги вы не годитесь.

Обескураженная девица вышла за дверь, но не прошло и минуты, как миледи велела мне догнать ее и отвести на кухню, чтобы не отпускать голодной в обратный путь. Через несколько дней миледи послала за ней – вручила ей Библию и наказала остерегаться вредных французских идей, из-за которых французы обезглавили короля и королеву.

Бедняжка так растерялась, что в ответ пробормотала сущую несуразицу:

– Да что вы, миледи, я и мухи не обижу, не говоря уже о короле, а французов этих терпеть не могу, и лягушек тоже, не извольте беспокоиться!

Однако миледи была неумолима и остановила свой выбор на девушке, не умевшей ни читать, ни писать, чтобы поскорее унять тревожные мысли касательно народного образования, которое упорно продвигалось в сторону сложения и вычитания. Впоследствии, когда старый священник, возглавлявший хэнберийский приход, умер (это случилось уже при мне) и вместо него епископ назначил другого, много моложе, вопрос образования явился предметом острых разногласий между ним и миледи. Но покуда жив был глухой старик Маунтфорд, миледи завела такой обычай: ежели в какой-то день она чувствовала, что не расположена слушать проповедь, она становилась в дверях своей огороженной квадратной «скамьи» – прямо напротив аналоя – и произносила (в той части утреннего богослужения, где, согласно указаниям для хора и прихожан, значится «далее следует гимн»):

– Мистер Маунтфорд, сегодня можете опустить обращение к пастве.

Весьма довольные решением ее светлости, ускорявшим переход к литании, мы тотчас преклоняли колени. Мистер Маунтфорд был глух, но не слеп и в этом месте службы всегда пристально следил за действиями миледи.

Пришедший ему на смену мистер Грей представлял совершенно иную породу клириков. Свои приходские обязанности он исполнял с великим рвением, и миледи, неустанно помогавшая бедным, часто повторяла, что его сам Бог послал в их приход; а мистер Грей твердо знал, что в графской усадьбе никогда не оставят без внимания его просьбу прислать бульона, или вина, или желе, или саго для больного. Одна беда: будучи человеком своего времени, он примкнул к стану приверженцев модного хобби – образования. И это, увы, побудило миледи в корне изменить свое мнение о нем. Как-то раз во время воскресной службы она заподозрила (не спрашивайте почему), что в проповеди он собирается затронуть тему воскресных школ. Она поднялась со скамьи – чего не делала со смерти мистера Маунтфорда,