Тата - Валери Перрен

Она приезжает завтра.

Взрослые дали мне прозвища «каникулярная девочка» и «племянница Колетт Септамбр», ровесники звали по имени.

Люди уезжали на Лазурный Берег, во Фрежюс, Киберон или в Испанию. На море, в горы, а я – в Гёньон. Родители редко отступали от этого правила. Даже после смерти отца порядок не изменился. До совершеннолетия я проводила время в сапожной мастерской на улице Жан-Жореса, на улице Свободы, на Церковной площади, у шлюза, в муниципальном бассейне и на матчах на стадионе «Жан-Лавиль».

– Куда едешь?

– В Гёньон. Сона-и-Луара.

– Далеко?

– Не очень.

Я никогда не удалялась на слишком большое расстояние от Колетт. Моих гёньонских друзей можно было пересчитать по пальцам. Эрве, Адель и Льес. Дети коммерсантов встречались каждый день по утрам и общались, пока предки вкалывали в магазинах. Требовалось как-то заполнять время. Расходились мы в обед, всего на полчаса. В шесть вечера нужно было вернуться, принять душ, накрыть на стол и ждать родителей. Мне в доме Колетт ничего делать не приходилось, только вымыться в сидячей ванне. Потом я погружалась в чтение любимых комиксов о Тинтине. Колетт заказывала их у продавца табачного киоска. Я все время перечитывала «Драгоценности Кастафьоре», где все действие происходит в замке Муленсар. Не знаю, почему что-то в этой истории меня успокаивало. Если предстояло путешествие или тоска по родителям становилась невыносимой, помогали «Тинтин в Тибете», «Голубой лотос» или «Храм Солнца».

Летними вечерами мы с Льесом, Аделью и Эрве гуляли до девяти вечера, а в сильную жару нам давали час «добавочного времени». Мы болтались на берегу Арру, рядом с пешеходным мостом. Пускали блинчики. Слушали радио или музыку на магнитофоне, пытались вообразить наше будущее. Я хотела стать репортером. Льес – профессиональным футболистом, игроком сборной Франции. Адель мечтала попасть во «Врачи мира»[9]. Эрве влекла судьба путешественника-исследователя.

– Что хочешь исследовать, Эрве?

– Пока не знаю.

– Почему «Врачи мира», Адель? Почему не просто врач?

Случалось, папа с мамой забирали меня в середине каникул – «выклевывали», как синицы из кормушки, – и в последний момент увозили куда-нибудь на два-три дня.

Если этого не случалось, мы с Льесом не расставались весь август. Его отец не закрывал бакалею, а тетя покидала Гёньон только с футбольной командой.

Эрве и Адель проводили три недели на море с родителями: те опускали жалюзи на витринах и вешали объявление: «Мы в ежегодном отпуске!» Ребята купались в разных морях: Эрве – в Средиземном, Адель – в Атлантическом океане.

– Вы никогда не пересечетесь в «плавании», – шутил Льес.

В августе Гёньон пустеет, становится мертвым, жарким и пустынным городом – как в вестернах, куда попадает герой или злодей. Он спрыгивает с седла и понимает, что все обитатели попрятались за закрытыми ставнями и дверями.

Они здесь, все трое. Сидят на диванчике перед стойкой портье в «Монже».

Одеты все достаточно легко – погода для октября стоит очень теплая. Адель, Льес, Эрве. Мы потеряли друг друга из виду, разве что обменивались парой фраз на Фейсбуке[10]. Лайк или сердечко в комментарии под фотографией, которая всех заинтересовала.

Эрве пополнел, черты его лица расплылись, двое других моих друзей не изменились: Адель по-девичьи стройна, Льес красив, как в детстве.

Адель заговорила первой – раньше такого не случалось. Она в основном молчала. «Мы узнали, что ты здесь. Новости у нас расходятся быстро…» Она встает и крепко меня обнимает. От Адели пахнет жимолостью, как раньше. Я не понимаю, что происходит, и, вместо того чтобы поздороваться, воскликнуть «Привет!», или «Добрый вечер!», или «Как мило, что пришли!», или «Как дела?», – выдаю не раздумывая:

– Моя похороненная тетя вовсе не моя тетя. Моя умерла два дня назад.

Парни синхронно вскакивают, разинув от изумления рты, потом молча, по очереди, целуют меня. От Льеса пахнет амбровым ароматом, от Эрве – ветиверовым.

– Я должна была догадаться, когда забирала ее вещи, узнала, что на счете практически нет денег, и – главное – не нашла ни следа коллекции! Она десятки лет вырезала статьи из газет о любимой футбольной команде и вклеивала их в большие тетради! Нормально? Какая же я идиотка… Можете поверить, что три года назад ходили на похороны моей тети, а это была совсем другая женщина?

– Быть того не может! – хором отвечают они.

– Я только что опознала ее в морге!

– Уверена?

– Еще как. Я провела с Колетт достаточно лет, чтобы узнать ее. Даже мертвую.

Они молчат. Задумались о чем-то своем.

– Но кто тогда прописался на кладбище? – спрашивает Эрве.

– Тайна, покрытая мраком.

– Думаешь, гроб пустой?

– Не знаю. Жандармский капитан сказал, что они сравнят ДНК Колетт с моей, а потом эксгумируют «ту особу».

– Нельзя нарушать покой усопших, – шелестит Адель.

– Но правду узнать необходимо.

Адель пожимает плечами.

– Тоже мне правда!..

– Что делаешь вечером? – спрашивает Эрве.

– У тебя сегодня день рождения, – добавляет Льес.

– Нужно что-нибудь придумать, одну мы тебя не оставим.

– Нет настроения веселиться.

– Тем более надо, – скалится Эрве.

– Завтра утром у меня встреча на улице Фреден. В доме, где Колетт прожила последние годы…

– На Фреден? Где именно?

– В доме № 19…

– Дурдом какой-то.

– Вы никогда ее не встречали? Не пересекались?

– Ни разу, – отвечает Адель.

– Наверное, мы не можем видеть мертвецов. Я в том смысле, что, если считаешь кого-то покойником, не можешь его увидеть, даже если столкнешься нос к носу. Мозг не готов и не воспринимает зрительный образ.

– Выпьем чего-нибудь?

– Заказать столик в ресторане? – спрашивает Адель.

– Незачем, у них же ни души.

* * *

Первый флирт у меня случился с Жаком Добелем. Летом 1985-го. Жак, сын отца-вьетнамца и матери-француженки, был кузеном Эрве, юношей с идеальным профилем, прямым носом, тонкими чертами лица и большими черными миндалевидными глазами. Он, как и я, приезжал на каникулы, плавал в городском бассейне, катался с нами на велосипеде. И, как все гёньонцы, ходил на футбол. Иногда на трибуне прессы присутствовал комментатор Canal+ Тьерри Ролан, что само по себе становилось событием.

Мы наслаждались сэндвичами, колой, острыми сосисочками в буфете, который держали несколько болельщиков. Покупали у месье Долле арахис в скорлупе, который он в перерыве продавал прямо из корзины, переходя с трибуны на трибуну.

Когда команда Гёньона забивала гол, зрители дружно выкрикивали слова одобрения. Издалека я видела, как вскакивает моя тетя, и мне чудилось, что она вдруг становится выше ростом. В отличие от других зрителей, она никогда не вопила, но на ее губах появлялась загадочная улыбка, а глаза загорались. Потом она стискивала руки и