Дар Изоры - Татьяна Алексеевна Набатникова

Внимательно и удивленно смотрел на нее поляк Ежи, преданно поддерживал взглядом Иван, опустил глаза и досадливо кривился Володя: не то, ах, не то говорит она, чего он от нее ждал и чем традиционно на такие упреки отвечали русские.

А теперь — по существу дела, сказала Шура, о нашей профессии. Мой собственный тренер в моей юности — сами понимаете, уже давно, — был безупречным человеком. Он был добр к нам. Я не помню его «уроков мастерства», а, наверное, они были, все-таки мы тоже побеждали и завоевывали титулы, но эти уроки были не главным в нашем воспитании. Он воспитывал нас как отец или как учитель в старинном понимании слова. Мы верили ему абсолютно. Нельзя было представить, чтоб наши способности эксплуатировались нам во вред. Очень важна была в этом воспитании его личная безупречность. Я думаю, каждый из нас обязан следить за чистотой собственного духа. Корыстный человек, воспитывающий молодежь — все равно что хирург с грязными руками. Последует заражение. А среди нас очень много отравителей молодежи.

Ей аплодировали. Володя мрачно молчал.

Организаторы встречи устроили анкету, составленную из вопросов самих участников — «можно шуточных!». Мигом распечатали эти вопросы в переводе на английский и раздали участникам для ответов. Шурин вопрос красовался рядом с вопросом Ивана, и как Шуру интересовал исключительно ответ Ивана («Легко ли вы влюбляетесь?» — это шутка, оправдывала себя Шура), так и Ивана интересовал ответ — во всяком случае, только русских: «Испытывали ли вы страх в той борьбе, которую вы вели за перестройку?»

Что, правда, считать борьбой и что перестройкой?

Испытывала ли она страх, когда выдавала журналисту «тайны» профессии, начиная от заработков и кончая средствами получения результатов от «живого» товара? Испытывала, и подлый страх: что ее анонимность будет раскрыта. Впрочем, журналист так ничего и не написал.

«Да», — ответила на этот вопрос Шура.

«Нет», — ответили все ее бесстрашные коллеги-соотечественники.

На ее вопрос ответил Иван: «Не знаю, не пробовал».

— Шутка на шутку, — ухмыльнулся всевидящий Сережа. — Как пишут в газетах, встреча руководителя государства с рабочими прошла в дружеской обстановке. «Как дела?» — пошутил Горбачев. «Хорошо» — пошутил рабочий.

После заседания еще толкались в зале, передавали друг другу анкеты, смеялись. Кто-то поздравлял Шуру за ее выступление, кто-то подпускал шпильки насчет «чистоты духа», Иван стоял в сторонке, кого-то поджидал. Кого? Но уже пробивался сквозь сутолоку турок, хотел выяснить недоразумение. Пока Шура объясняла ему, что в пословице «не накормив, врага не наживешь» для него нет ничего обидного, а, напротив, есть поучительный момент для нас, чтоб не навязывали другим свое понимание блага... Турок в конце концов разулыбался и заявил, что хоть она и русская, но она — исключение из русских, и он готов на вечную дружбу с ней.

Спасибо, конечно, она польщена... Шура оглядывалась — Ивана нигде не было.

Ну правильно, говорила себе Шура, почему он должен был ее дожидаться? Подумаешь, взгляды! Обычное товарищество, Шуре не привыкать, она и врага не бросала пропадать одного. Вспомнить хотя бы те собрания, на которых кого-нибудь «съедали»: акт пищеварения начинался речью директора — он останавливал на жертве долгий неподвижный взгляд, и у всех по позвоночнику текла холодная струйка пота, но сразу после директора вставала Шура и защищала позицию жертвы. Тотчас «грех» инакомыслия делился пополам, становился не так велик, и все с облегчением вздыхали, пот на позвоночнике высыхал, потому что двух-то кроликов сразу удаву не переварить.

В автобусе по дороге в гостиницу к ней подсел поляк Ежи, поцеловал ей руку и лопотал что-то вроде «така пенкна кобета, така звёзда», лично ей простив, видно, весь «1980 год». И на ломаном русском умолял ее прийти к нему сегодня вечером, — э, да он пьян, и когда успел! — иначе он погибнет, он боится оставаться в одиночестве, у него сейчас такая трудная пора, и она должна его спасти.

Ну еще бы, она известная спасительница, Шура!..

Расстроенная, она рано легла в тот вечер, но не спала, телефон ее молчал, а на другой день она узнала от Лори, что все остальные до глубокой ночи были в баре: музыка, напитки, беседы, только вот русских никого не было, и телефон у Шуры якобы не отвечал...

— А Иван?

— Был, — сказала Лори и улыбнулась. — Со своей переводчицей...

И Шура, чуть вдруг не расплакавшись в отчаянии, обернулась к Сереже:

— Все люди как люди, а мы, русские, опять дикари! Ну хорошо, я легла спать, а вы-то, мужики, где в это время были?

Сережа посмотрел на нее добродушным успокаивающим взглядом и ответил:

— Где-где, построились и шагом марш по номерам!

Шура внимательно рассмотрела переводчицу Ивана, это была молодая тугощекая девушка в очках, очень милая. Она всегда стояла за плечом Ивана, они были одинакового роста, и она переводила ему почти на ухо, а он склонял голову к плечу так нежно, будто ласкался к ее голосу. Он скрещивал руки на груди, рукава рубашки закатаны по локоть, и никогда, ни по какому праву Шуре не прикоснуться к нему.

— Ничего, — утешала Лори, — сегодня в программе вечер-коктейль, и ты с ним станцуешь.

— Что ты! — испугалась Шура. — Он любит свою переводчицу.

— Да брось ты, она крокодила, — успокоила ее Лори, о, она была великодушна, но Шура на свой счет не обольщалась никогда.

Два дня после спортивных игр еще продолжалась культурная программа.

Был визит в местный дом (Лори устроила для русских), их там изысканно угостили; оказалось, здесь каждая женщина должна быть кулинаркой высшего разряда, иначе муж ее не потерпит в доме. Володя заявил готовность подобрать любую кулинарку среднего и полусреднего разряда, изгнанную мужем.

Его потому и посылали охотно за границу: лишнего не ляпнет и приятным быть умеет.

Потом был концерт воспитанников национальной школы искусств. С упоением они выписывали кренделя народных танцев и вензеля народных песен. Шура уже привыкла всюду отыскивать взглядом Ивана. Все ее чувства ориентировались к этому центру тяготения, а без него она испытывала неудобную невесомость.

Посреди песни погасло электричество, но дети не растерялись, песня не дрогнула. Иван был первым, кто вознес вверх зажигалку и прошел с нею к