Тихая заводь - Владимир Федорович Попов

— Света, мы с тобой взрослые люди…

Она оборвала его:

— Вы чересчур для меня взрослый!

Решительно повесив трубку, покрутила ручку туда-сюда и больше на звонки не отзывалась.

Минут через десять в приемную влетел из коридора взбешенный Кроханов.

— Ты что, спишь тут или что? Звоню, звоню… — Подошел к столу, оперся о него руками. — Напиши распоряжение плановому увеличить по мартену месячное задание на десять процентов. — На вопрошающий взгляд ответил: — Улучшение условий, мотовозы, мазут и те де.

Как ни была расстроена Светлана, замысел Кроханова мгновенно дошел до ее сознания. Хитрован, ловкач, ишь что надумал! Увеличить план ради того, чтобы на доске показателей работы цехов, выставленной у проходной, не маячили трехзначные цифры по цеху Балатьева, резко отличавшиеся от показателей остальных цехов.

Обычно Светлана составляла приказы и распоряжения быстро и толково. Кроханов подписывал их без единой поправки, хвалил всячески и втайне даже изучал, наивно надеясь, что в конце концов и сам постигнет премудрость канцелярского творчества. Но сейчас в голове у нее был полный сумбур, текст не давался. Не только по смыслу, но и по форме. Решив пренебречь и тем и другим, напечатала распоряжение, отнесла Кроханову. Тот уже приготовился было подписать, но ручка неожиданно повисла в воздухе.

— Ты хоть сама поняла, что настрекотала? Шифровка какая-то! А ну давай выходи из неграмотного состояния! Это шуры-муры все…

Светлана стояла ни жива ни мертва. Кровь густо подступила к ее лицу, твердый ком застрял в горле, перехватил дыхание. На душе было так муторно, что слов она не воспринимала. Что говорил Кроханов, как говорил — скользило мимо сознания.

— Ты, часом, не запузатела?

Эта фраза, грубая, скотская, ударила Светлану как пощечина. Глаза ее наполнились слезами. Боясь, как бы не наговорить грубостей и не разреветься, она стремглав выскочила из кабинета.

Но, посидев за своим столиком, пришла в себя и поняла, что поведением своим лишь подтвердила предположение директора. «Так как же быть? — металась она в мыслях. — Пойти к нему объясниться? Но разве дойдут до этого бурбона какие-то слова? Пусть думает что хочет. Пусть думает? — тут же возразила себе. — Дудки! Это было бы непростительной глупостью. Он без всяких оснований может облить грязью, а повод, который даст молчанием…»

Вернулась, взяла незадавшееся письмо, молвила укоряюще:

— Ну как можно так, Андриан Прокофьевич.

— Ладно, ладно, будет тебе кукситься, — миролюбиво, с подмигом отозвался Кроханов. — И пошутить нельзя. Это ж я так, без умысла.

— Хорошенькая шуточка… Вам, Андриан Прокофьевич, сказать пошлость ничего не стоит.

— Подвернулось на язык. — Кроханов рассыпался трескучим смехом.

Вернувшись в приемную, Светлана снова принялась за распоряжение, и оно получилось с ходу. Это как-то уравновесило. Злополучное состояние, когда в голове был полный сумбур, миновало, можно без паники подумать, как отвадить Николая, какой предлог подыскать для окончательного разрыва. Так или иначе он появится здесь, сегодня или завтра, может, даже с минуты на минуту, появится — и от него недомолвками не отделаться. Бросить в лицо, что он разоблачен? Это было бы унизительно и означало бы что она признает свое поражение — отреклась, потому что он отрекся раньше. А играть в молчанку… Что это даст? Он же не отстанет.

6

Ровно в одиннадцать вечера, как только забасил заводской гудок, Дранников выпустил плавку на второй печи и, кивнув Акиму Ивановичу — принимай-де смену, — отправился в конторку к Балатьеву. Он давно хотел поговорить с начальником цеха насчет своей работы. Распределение по сменам казалось ему, человеку почтенного возраста, к тому же заместителю начальника цеха, умаляющим достоинство.

Необоснованное требование, да еще высказанное крайне категорично, взбесило Балатьева, но выслушал он внешне спокойно и спокойно проговорил:

— Иного способа, Роман Капитонович, обеспечить цех круглосуточно квалифицированным руководством я не вижу.

Дранников уже открыл было рот, чтобы ответить, причем по запальчивому виду его можно было понять, каков будет ответ, но в этот момент влетел запыхавшийся, бледный Аким Иванович.

— Ковш парит! Недосушенный подали!

Сообщение обрушилось на Балатьева как гром среди ясного неба.

— Людей разогнали? — отрывисто спросил он, хорошо понимая, чем это грозит.

— Сами разбежались.

Заполненный сталью плохо просушенный ковш — все равно что бомба замедленного действия. Никто не знает, когда произойдет взрыв, но все знают, что он неминуем. Еще разливщиком работал Николай, когда из ковша выбросило тонн десять жидкого металла, и случай этот потряс его. Двух рабочих похоронили, и у самого навечно осталась отметина на левом плече. Причиной того взрыва был всего один ряд непросушенных кирпичей, а сейчас…

Уставился на ошалевшего от испуга Дранникова.

— Как это получилось?

В ответ — только судорожное движение кадыка да беспомощно вздернутые плечи.

Балатьев перевел взгляд на Акима Ивановича.

— Что будем делать?

Обер-мастер ничего не ответил, но у Дранникова вдруг прорезался голос.

— Драпать надо! Рванет так, что и здания не останется! — панически прохрипел он и, вобрав голову в плечи, чуть ли не на рысях выскочил из конторки.

Аким Иванович продолжал стоять, выжидающе глядя на Балатьева.

Тот не ответил на его безмолвный вопрос. Поднялся и пошел через рабочую площадку к тому месту, где каждую секунду могла разразиться беда.

Преодолев страх, обер-мастер последовал за ним.

Балатьев обогнул печь и увидел жуткое зрелище: ковш, наполненный до краев металлом, был объят паром, пар проходил сквозь бесчисленные отверстия — они специально сверлятся в кожухе, чтобы ковш «дышал», — и вырывался с такой силой, как из предохранительного клапана парового котла при избытке давления.

Расплавленный металл и вода несовместимы. Как только они соприкасаются в замкнутом пространстве, происходит взрыв, равносильный взрыву мощной бомбы, и последствия его могут быть поистине ужасающими.

Балатьев вернулся на рабочую площадку. Он знал, что и здесь не найдет спасения, но в стороне от этого страшного зрелища ему было легче думать. Взрыв не произошел внезапно, это означало, что наружная корка огнеупорной кладки прогрелась и металл не соприкоснулся с влагой. Однако ковш при разливке придется перемещать, и если металл проникнет хоть в один из бесчисленных швов между кирпичами и доберется до сырых мест, тотчас последует взрыв. А не трогать ковш — значит оставить в нем пятидесятитонный монолит. Но слабенькие паровые краны ни убрать ковш, ни освободить его от козла не смогут. Следовательно, придется остановить печь. Остановить? На какое время? Пока не освободится ковш. А как его освободить? И это теперь, когда фронт не дает отсрочки ни на мгновение, металл требуется во все возрастающих количествах.

Раздавленный грузом мыслей, Балатьев