Ольховатская история - Владимир Георгиевич Кудинов

ростом на месяц. Недели две назад Костя ходил вдоль Осочки, присматривал в зарослях ольхи, лозы и крушины сосновые и еловые купинки, соображал, откуда будет удобнее проехать к ним по санному первопутку: в другую пору года с конем тут не пролезешь, тонет в кочках конь, да и воза не вытянет. Сырой этот лес был совхозным, по генплану подлежал выкорчевке, и яворцы бесплатно запасались в нем дровами, материалом на заборы — жердями, колами, столбиками. А Косте надо было обновлять забор. Так вот, он продирался среди относительно высоких сосен и елей, как внезапный шум крыльев и упругое движенье воздуха над головой заставили его остановиться. Метрах в трех от земли Костя разглядел гнездо, вроде бы воронье, но птица, что снялась с него, была, судя по наделанному шуму, намного крупнее вороны. Что за холера, подумал Костя и полез на дерево глянуть. В гнезде сидели всего два птенца, совята — не совята, дюбки же не крючком, глазели на него опять же не совиными очами, а нормальными, птичьими, брюшки были пока покрыты лишь нежным пухом. И двоим было тесновато в том гнезде. Костя съехал наземь, покурил под деревом: шестьдесят три года прожил, а о подобных птицах, кажется, никогда и не слыхал. И еще он думал — наступил уже август, а птичьи дети даже не оперились толком.

И вот в обычные для прежних лет сроки открыли охоту. Для нынешнего года — рано, всякому это понятно. Ну, у нас тут, положим, и стрелять-то не по чем, но не везде же так…

А вот зверь, зверь — тот размножился, кабан в картошку, в овес напропалую лазит, лось к молодым посадкам сосны сливы свои подсевает.

И снова гахнул выстрел. Костя приостановился, поправил очки и тут понял: сегодня пятница, прибыли охотники. И еще это означало, что завтрашние автобусы, рейсовые основные и дополнительные, служебные и арендованные, понавозят в казенный лес сверх меры горожан, подвалит и частник. Народ станет грести все что ни попадется, будь то трухлявая сыроежка, малина, незрелая клюква или голубика, дубок или береза на банные веники, будут плутать, буксовать, аукать, поджаривать на рожонах сало…

В общем, решено — двигаем в Колодино, там хоть ягоды нет, все спокойнее будет.

…И на ходу кусал комар, как ни пыхтел Костя своей сигаретой. А когда кусает комар, то растут грибы. Это проверено «от» и «до».

Серело. По всхолмленному горизонту тянулась неяркая цепочка бахаревичских уличных фонарей, она обрывалась у выгона, за которым вспыхивала размытыми огнями ферма.

А здесь, в Яворах лишь где-нигде светилось кухонное окно, лампочки на улице давно сгорели.

Кричали петухи, и больше никого не было слышно. Молчали собаки, безмолвствовало болото. Ферма и конюшня располагались за горушкой, на отшибе, из села их не видать и не слыхать.

У Кости все было приготовлено с вечера — двухведерная корзина, нож, плащ-дождевик. И теперь, поеживаясь, он только поднялся в сад, чтоб подобрать в темной мокрой траве пяток белеющих яблок — белого налива, который давно уже «ки́дался» у него.

Спас минул, и последняя старуха-то разговелась. А впрочем, для прохвоста, как известно, нема поста — яблоки освежали рот, зубы чистили, и Костя, будто пацан, грыз даже незрелые, первоиюльские. Любил их.

Под поветью проснулся, потянулся и зевнул Дозор, побелел за хозяином к воротам. И Костя турнул его — увяжется в лес, будет соваться носом ко всякому грибу, к какому ни нагнешься. Дурной!..

Еще щенком подарил его Женик из Баламутовичей. Смотри, горячился Женик, какой головастый!.. а лапы, а пасть!.. Овчарка!.. А выросла из «породистого» щенка необыкновенно ласковая неказистая собачонка, у которой все были в друзьях, и люди и кошки, и которая стыдилась собственного голоса. Просто жаль было Женику топить щенка, вот и все объяснение тому давнему застольному разговору.

Люди, говорят, избаловались, иной в городе за хлебом не пойдет, трамвай, автобус ему подавай. Но чего же вы хотите? Костя возил зимою с болота дрова, и этот дурной Дозор подъехать все норовил, бежать ленился: р-раз — и на воз. Притулится к Костиному боку, чтоб теплее было, — так и ездил.

Костя прошел мимо освещенных окон своей хаты, за которыми у печи гремела рогачами Кристина. Тоже получает пенсию, но на работу ходит — младшему сыну, Андрею, кто, как не они, поможет построить кооператив?

Печной дым тащился по улице. В кустах на болоте стоял туман. Аккурат в самое время вышел!..

Шел Костя быстро. Его вело нетерпение охотника. Поднялся на бугор, который Яворы со всеми своими хатами, хлевами, садами и огородами, тополями и печными дымами, повизгиваньем поросят и молодецким храпом перепоясывали широкой лентой, и различил впереди на дороге одинокую фигуру.

Кто бы это, обеспокоился Костя, куда и кого несет в такую рань?

В одинокой фигуре для Кости обычно виделся какой-то неизъяснимый печальный смысл. Но здесь не было этого смысла.

Миша Яволь идет на ферму? Так ему положено ночевать на ферме, возле коров и телят…

Костя знал, что этот человек не мог быть Мишей Яволем.

Гена Пардон возвращается от дружков? Но нет, песен ночью сегодня не пели…

Костя знал, что Пардон еще и не думал влезать в свои растоптанные кирзачи, еще только продирает глаза.

Лесник Сергей бродит в поисках валидола? Опять же нет, сердечник Сергей в приступы так шустро не ходит…

Костя знал, что лесник Сергей еще не вернулся из Логойска от внезапно осиротевших внучат.

Костя протер пальцами очки. Они у него были с толстенными линзами, «минус — семь». Одни родятся в сорочке, а он, Костя, вот в этих окулярах «минус — семь» — впереди с корзиною несся Мишка Коваль. Прямиком, как набравший скорость истребитель-перехватчик, — на лес под Колодино.

А им вдвоем в лесу под Колодино делать было нечего.

— Каб ты!.. — ругнулся Костя, прошел в растерянности еще несколько шагов. — Каб тебя приподняло ды шлепнуло?.. — пожелал он Мишке.

Остановился, закурил — теперь торопиться было некуда, проводил Мишку взглядом — дорога сворачивала за концевую хату.

И пошел обратно, стыдясь своей корзины, висевшей на согнутой в локте руке и торчавшей напоказ, как кость из горла.

Навстречу выбежал Дозор, завилял хвостом, стал пригибать к земле голову — соскучился…

Костя сел на лавку у своих ворот, бросил наземь корзину.

— На!.. — сказал он Дозору, протянув руку со свежей ссадиной.

Тот пожалел его, начал зализывать ссадину. Костя перевернул руку — отвернул ранку, — и Дозор не понял его, выказал равнодушие, став глядеть в сторону.

— Овчарка!.. — вздохнул Костя.

Да, но что же делать, матухна?..

А ведь вчера вечером они виделись с Мишкой. Костя проходил с косой