У чужих людей - Лора Сегал

отца — а она его вспоминала часто и охотно, — я принималась искать глазами какую-нибудь книжку. Мама поведала всем и каждому историю о том, как она заставила отца тащиться в гору, вместо того чтобы взять такси. Она и теперь изредка повторяет ее мне, но я лишь совсем недавно ей призналась, что отец когда-то упал на пол перед зеркальным гардеробом, потому что я его оттолкнула.

Глава седьмая

Оллчестер:

мисс Даглас и миссис Диллон

Вскоре после того, как я поселилась в «Адорато», хозяйки, уверенные, что я уже ушла в школу, беседовали в гостиной, не подозревая, что я стою в полутемном, крытом ковром коридоре, приникнув ухом к двери. Миссис Диллон мягко упрекала мисс Даглас: мол, сестра слишком сурово меня бранит.

— Этак нам никогда не воспитать из нее христианку, — говорила она.

Между Еврейским комитетом, спасшим меня из фашистской Вены, и Англиканским приходским комитетом по делам беженцев, занимавшимся в Англии моими повседневными нуждами, шло своеобразное соперничество. Оба боролись за мою душу, но без особого пыла.

С раннего детства меня растили как ассимилированную австрийку; еврейкой я ощущала себя главным образом по Великим праздникам. Иногда, например, по случаю Пасхи, когда празднуется исход евреев из Египта, мама могла бы устроить настоящий пир с подобающим такому празднику угощением и убранством, но она подавала лишь крутое яйцо (в память о жертве, принесенной перед разрушением Храма) и при этом кудахтала, точно курица, которая только что его снесла; в петлице пиджака моего дяди Пауля красовался пучок обмакнутой в соленую воду петрушки (в память о жестоких гонениях на евреев). Во время молитвы, в которой мы проклинаем египтян — «Если б только Он вывел нас из Египта… дайену (этого достаточно); если б только Он свершил над ними праведный суд… дайену; если б только Он поразил их первенцев… дайену». На этом месте моя мать проводила под списком дайену воображаемую итоговую линию.

На Йом Кипур, или Судный день, вместе с мамой и другими женщинами я сидела на отделанной «под мрамор» галерее синагоги. Внизу мужчины в шляпах, раскачиваясь всем корпусом и неустанно шевеля губами, монотонно возносили молитвы на древнееврейском. Время от времени они древним жестом раскаяния били себя в грудь кулаками. Служба на Йом Кипур длится с восхода до заката. Мне не сиделось на месте. Я стала подбрасывать в воздух свою шапочку, и шамес, синагогальный служка, вывел меня на залитую ярким солнечным светом улицу. Моя бабушка говаривала, что на Йом Кипур всегда ясное небо, а на христианские праздники льет дождь.

Однажды я случайно смешалась с торжественным пасхальным шествием по случаю Пальмового воскресенья[35]. В тот погожий день я вместе с родителями приехала в Фишаменд навестить дедушку и бабушку. Я шла мимо церкви в тот самый момент, когда из нее выходила многолюдная процессия. У дверей церкви отец Ульрих раздавал пальмовые ветки; сунул парочку и мне в руку, вместе с цветной картинкой, на которой был изображен Иисус с обнаженной грудью, из сердца его точилась кровь. Я шагала в ряд с маленькими девочками. Они были в белых платьях, на головах — веночки. Я подхватила одну из синих лент, ниспадавших с бархатного неба, — его несли на четырех шестах над Мадонной в лазоревых с золотом одеждах. Ее скипетр и венец несли следом на пурпурных подушках. Юные алтарники махали кадилами. Священник примкнул к хвосту процессии, он распевал гимны на латыни. Пройдя сквозь арку под башней, мы вышли на открытую площадь, и я увидела, что вся моя родня собралась у углового окна. Я замахала им пальмовыми ветками. Они тоже замахали руками и стали делать какие-то знаки. Я исполнила для них несколько танцевальных па.

Когда шествие двигалось мимо дома дедушки с бабушкой, моя мать, стоявшая начеку возле калитки, втащила меня во двор. (Дело было в 1937 году, и евреи уже сильно нервничали.) Пальмовые ветки мама поставила в вазу. Что же касается священной картинки, мама посоветовала отдать ее Марии, когда та вернется из церкви. Я долго не могла решить, как оценить картинку: то ли она прекрасная, то ли ничего хорошего в ней нет. В ту пору я целиком полагалась на мамин вкус, и по ее лицу мне стало ясно, что картинка не слишком хороша.

— К тому же она мне все равно не нужна, — заключила я.

Комната служанки находилась на самом верху, под крышей. Мария открыла дверь, и я заглянула внутрь. Там было темно. Поверх занавесок висела приколотая булавками сиреневая скатерть. Эта каморка была совсем не похожа на прочие комнаты в доме бабушки с дедушкой. Здесь даже пахло иначе — воздух был спертый, под изображением Богоматери и Младенца горела свеча. Мария усадила меня на кровать рядом с собой. Я вручила ей картинку. Она меня горячо поблагодарила и сказала, что у нее целая коробка таких картинок, их можно посмотреть. И тут же принесла старую жестяную коробку из-под конфет и вывалила содержимое на постель. Там были изображения Богоматери, разных святых и младенца Иисуса среди лилий. Еще, сказала Мария, там есть красивые глянцевые открытки от одного молодого человека, с красными розами, сердечками и бантиками, но моя картинка ей нравится больше всех, и она будет хранить ее у самого сердца. Для пущей наглядности она расстегнула блузку, обнажив ложбинку между увядшими грудями, и сунула туда мою картинку. Мне пора идти, сказала я, внизу меня ждет мама.

Чудны́е люди эти христиане. Моя бабушка много чего про них рассказывала. Однажды красивый молодой отец Ульрих обратился к прихожанам с просьбой собирать серебряную фольгу, чтобы из нее потом сделали огромный шар, который пойдет в Фонд зимней помощи, и малышка Гретерль Веллиш целую ночь провела с жирным пьянчугой Копоцки, владельцем кондитерской лавки, ради одной-единственной шоколадки, обернутой в фольгу. Взрослых эта история жутко насмешила. В бабушкиных рассказах христиане всегда говорили по-разному, но непременно с простонародным акцентом.

Когда после прихода Гитлера я жила в Вене у Эрвина, я брала уроки английского у молодой англичанки, некой мисс Генри. Мисс Генри была, видимо, женщина умная. Ее квартира на Рингштрассе очень походила на нашу. Мисс Генри жила с матерью, обе давали уроки: мать занималась в гостиной, а мисс Генри со мной — в спальне. На стенах висели всего две картинки: черно-белая гравюра под названием «Тинтернское аббатство» и фотография молодого человека в форме СС в рамке; уходя с урока, я часто видела его в прихожей,