Мать - Максим Горький

Они были сильно испуганы и всю ночь не спали, ожидая каждуюминуту, что к ним постучат, но не решились выдать ее жандармам, а утром вместес нею смеялись над ними. Однажды она, переодетая монахиней, ехала в одномвагоне и на одной скамье со шпионом, который выслеживал ее и, хвастаясь своейловкостью, рассказывал ей, как он это делает. Он был уверен, что она едет сэтим поездом в вагоне второго класса, на каждой остановке выходил и,возвращаясь, говорил ей:

- Не видно, - спать легла, должно быть. Тоже и они устают, -жизнь трудная, вроде нашей!

Мать слушала ее рассказы, смеялась и смотрела на нееласкающими глазами. Высокая, сухая, Софья легко и твердо шагала по дорогестройными ногами. В ее походке, словах, в самом звуке голоса, хотя иглуховатом, но бодром, во всей ее прямой фигуре было много душевного здоровья,веселой смелости. Ее глаза смотрели на все молодо и всюду видели что-то,радовавшее ее юной радостью.

- Смотрите, какая славная сосна! - восклицала Софья,указывая матери на дерево. Мать останавливалась и смотрела, - сосна была невыше и не гуще других.

- Хорошее дерево! - усмехаясь, говорила она. И видела, какветер играет седыми волосами над ухом женщины.

- Жаворонок! - Серые глаза Софьи ласково разгорались, и телокак будто поднималось от земли навстречу музыке, невидимо звеневшей в яснойвысоте. Порою она, гибко наклоняясь, срывала полевой цветок и легкимиприкосновениями тонких быстрых пальцев любовно гладила дрожащие лепестки. Ичто-то напевала, тихо и красиво.

Все это подвигало сердце ближе к женщине со светлымиглазами, и мать невольно жалась к ней, стараясь идти в ногу. Но порою в словахСофьи вдруг являлось что-то резкое, оно казалось матери лишним и возбуждало унее опасливую думу:

«Не понравится она Михаиле-то…»

А через минуту Софья снова говорила просто, душевно, и мать,улыбаясь, заглядывала ей в глаза.

- Какая молодая вы еще! - вздохнув, сказала она.

- О, мне уж тридцать два года! - воскликнула Софья.

Власова улыбнулась.

- Я не про это, - с лица вам можно больше дать. А посмотришьв глаза ваши, послушаешь вас и даже удивляешься, - как будто вы девушка. Жизньваша беспокойная и трудная, опасная, а сердце у вас - улыбается.

- Я не чувствую, что мне трудно, и не могу представить жизньлучше, интереснее этой… Я буду звать вас - Ниловна; Пелагея - это не идет вам.

- Зовите, как хочется! - задумчиво сказала мать. - Какхочется, так и зовите. Я вот все смотрю на вас, слушаю, думаю. Приятно мневидеть, что вы знаете пути к сердцу человеческому. Все в человеке перед вами открываетсябез робости, без опасений, - сама собой распахивается душа встречу вам. И думаюя про всех вас - одолеют они злое в жизни, непременно одолеют!

- Мы победим, потому что мы - с рабочим народом! - увереннои громко сказала Софья. - В нем скрыты все возможности, и с ним - вседостижимо! Надо только разбудить его сознание, которому не дают свободы расти…

Речь ее будила в сердце матери сложное чувство - ейпочему-то было жалко Софью необидной дружеской жалостью и хотелось слышать отнее другие слова, более простые.

- Кто вас наградит за труды ваши? - спросила она тихо ипечально.

Софья ответила с гордостью, как показалось матери:

- Мы уже награждены! Мы нашли для себя жизнь, котораяудовлетворяет нас, мы живем всеми силами души - чего еще можно желать?

Мать взглянула на нее и опустила голову, снова подумав: «Непонравится она Михаиле…»

Вдыхая полной грудью сладкий воздух, они шли не быстрой, носпорой походкой, и матери казалось, что она идет на богомолье. Ей вспоминалосьдетство и та хорошая радость, с которой она, бывало, ходила из села на праздникв дальний монастырь к чудотворной иконе.

Иногда Софья негромко, но красиво пела какие-то новые песнио небе, о любви или вдруг начинала рассказывать стихи о поле и лесах, о Волге,а мать, улыбаясь, слушала и невольно покачивала головой в ритм стиха,поддаваясь музыке его.

В груди у нее было тепло, тихо и задумчиво, точно вмаленьком старом саду летним вечером.