Зултурган — трава степная - Алексей Балдуевич Бадмаев

Когда они спешились, хозяйка — молодая смуглая женщина — доила корову. Взглянув из-под брюха коровы на нежданных гостей, она бросилась в кибитку и стала будить спавшего мужа:

— Яглав! Яглав![2] У нашей кибитки два русских парня! Вставайте, они уже слезают с коней.

— Русские? Возле нашей кибитки? — спросил удивленно муж и сел на топчане. Гостей надо встречать на улице, таков закон у калмыков. Лиджи вышел, кивком головы поздоровался с приезжими, стоявшими возле лошадей. Потом, не говоря ни слова, взял оба повода, провел по лошадиным спинам ладонью. Нет, лошади не потные! Отвел их к коновязи, привязал чумбуром. Вернувшись к гостям, так же без слов, жестом пригласил в кибитку. Там показал в передний угол, на возвышение, где было сложено все богатство его семейства — постель, подушки, шубы, кошма, а на самом верху стоял маленький будда. Сооружение это называлось бараном. Гости поняли жест хозяина и сели на войлок у барана. Хозяин продолжал молчать. Тогда Борис взглянул на него и спросил:

— Можно переночевать у вас?

— Толмач уга[3], — ответил Лиджи.

Вошла хозяйка. Молча взяла прокуренную трубку мужа, набила мелко порубленным табаком-самосадом и наклонилась над потухшим очагом. Покопалась в золе, отыскала крошечный уголек, прикурила от него и подала трубку Борису. Потом сказала что-то мужу. Тот снял со стены захватанный руками почерневший от дыма деревянный ларчик, открыл его, достал клочок старой измызганной бумажки, передал жене. Та неумело скрутила цигарку, прикурила от нового уголька и вручила Вадиму.

Ни тот, ни другой не курили, но отказываться было нельзя. Перед отъездом Николай Павлович, отец Бориса, предупреждал их, что, куда бы они ни зашли, им в первую очередь подадут табак, потом сварят чай. Надо курить и чай пить. Отказ от гостеприимства глубоко ранит хозяина.

Гости старательно курили. Борис переусердствовал, закашлялся. Вадим хитрил, затягивался не глубоко, набравши в рот, выпускал дым тоненькой струей.

Хозяева тем временем вели оживленный разговор.

— Что же мы так и будем молчать? Толмача позвать? Или послать их к ааве?[4] — сказала жена Лиджи.

— Что ты мелешь?! Они приехали к нам. Пошлем к ааве — люди осудят.

— Вы правы, мой муж, — вздохнула та, — но как мы объяснимся с ними. По-русски-то не знаем.

— Не твое дело! — сказал Лиджи. — Чем болтать без толку, лучше чай свари.

Жена поспешно удалилась, а хозяин, важно посасывая трубку, сидел молча.

У входа в кибитку толпились женщины и детвора, кое-кто уже переступил порог. Смотрели на гостей, прислушивались к разговору хозяев.

— В нашем хотоне один человек знает по-русски, сын Нохашка, Церен. Может, его привести? — несмело обратилась к Лиджи худая женщина, с хриплым от табака голосом.

На лицах осаждающих дверь читалось нетерпеливое любопытство: всем хотелось узнать поскорее, кто такие эти парни и зачем приехали?

Не дождавшись, что скажет хозяин, женщины еще оживленнее запереговаривались, и затем послышались удаляющиеся от кибитки шаги.

Вскоре появился белолицый, с черной курчавой головой босоногий подросток в длинной до колен бязевой рубашке. Женщины от дверей что-то наперебой подсказывали ему, но толмач молчал. Хозяин дома, поджав под себя ноги, сидел справа от гостей. Он был большеголов и плотен, оплывшие щеки делали его схожим с сусликом, отъевшимся и уже приготовившимся к зимней спячке. Бязевая рубашка Лиджи, видимо не знавшая мыла, была грязно-серого цвета. Поверх рубашки надет поношенный черный бешмет[5] из сатина, перехваченный широким ремнем. Лиджи сердито нахмурился и что-то сказал, но его не услышали ни галдевшие у дверей женщины, ни даже гости, сидевшие рядом. Тогда хозяин поднялся, подошел к двери и принялся вышвыривать за порог женщин и ребятишек. Толпа шарахнулась от кибитки. Попятился к выходу и мальчик-толмач, но Лиджи схватил его за шиворот и толкнул к скамье. Мальчик пролетел мимо скамьи, ударился о терме[6] и отскочил назад. Гости были не только удивлены таким обращением, но и порядком напуганы. Однако Лиджи некогда было глядеть на гостей. Очистив кибитку от посторонних, он сказал несколько слов мальчику. Тот взглянул исподлобья на гостей, переступил босыми ногами. Гости с недоумением смотрели то на хозяина, то на мальчика-толмача. Хозяин повторил свои слова теперь уже сердито, повысив голос. Мальчик повернулся испуганным лицом к Вадиму и Борису.

— Мужчины, господа, — сказал он по-русски и снова замолчал. И только после долгой паузы продолжил: — Хозяин спрашивает, с чем вы приехали и куда держите путь?

Мальчик говорит по-русски чисто. Лица гостей посветлели. Когда люди долго блуждают по степи и в конце концов находят дорогу, они испытывают радость. Точно так же почувствовали себя в эту минуту Борис и Вадим. Пришел маленький человек, понимающий их, и все стало на свои места.

— Хорошо говоришь, — похвалил Вадим мальчика. — Как тебя зовут?

— Мое имя Церен. Я — сын Нохашка, — ответил мальчик.

— Славно, Церен, сын Нохашка! Теперь скажи хозяину, что нам от него ничего не надо. Мы едем в Янхал, хотели бы переночевать у него, если можно. Ты нас понял, Церен?

Мальчик кивнул в знак того, что все понял, повернулся к хозяину и передал все услышанное по-калмыцки.

Хозяин улыбнулся.

— Теперь ты скажи им в ответ, — велел он Церену. — Кто приехал к калмыку, зашел в его кибитку, считается гостем и не должен спрашивать разрешения на ночлег. Говори, фамилия моя… нет, не так. Скажи, я — брат известного во всех Малых Дербетах Бергяса Бакурова. Нет, скажи лучше так: во всей степи, где есть владения Бергяса, все люди беспрекословно подчиняются мне, то есть Бергясову Лиджи. А еще скажи: если всю мудрость, данную богом хозяину этой кибитки, погрузить на верблюда — сильное животное это не поднимет той поклажи. Скажи, есть брат у меня — багша[7] Богла, в голове которого и в животе все учение святого будды… Он преемник всеблагого Бааза-багши, побывавшего в Тибете. И еще скажи — мой гнедой скакун не раз брал первые призы на скачках… А жену мою зовут Бальджир, она славится красотой на всю степь.

Хозяин закончил, широко ухмыляясь, а Церен начал переводить, стараясь ничем не выдать своего отношения к произносимым словам. Но кто-то не выдержал за стеной кибитки. Раздался смех женщины, ее поддержали другие — и вот уже хохот стал заглушать голос Церена. Гости с удивлением повернулись в ту сторону, откуда раздавался смех. Сквозь щели в кибитку глядело множество насмешливых глаз. Хозяин резко поднялся и выскочил наружу — сразу же сыпанул топот убегающих. Вернулся он еще