Затерянный книжный - Иви Вудс

Ознакомительный фрагментзвучала так: я не хотел выглядеть неудачником. Именно этого все от меня и ждали (включая меня самого). Ведь если никто тебя не воспринимает всерьез, с чего ты сам будешь относиться к себе серьезно?

Я винил во всем отца и не испытывал по этому поводу ни малейших угрызений совести. Самое первое воспоминание – с оттенком предательства, когда он велел мне встать перед всеми и выступить с моим новым игрушечным микрофоном. Было Рождество, к нам пришли его приятели. Я спел пару песен, – не помню уже, что именно, но помню, что он хохотал, почти рычал, как волк. Он был мертвецки пьян. Гости тоже рассмеялись, и мои щеки так пылали от стыда, что я едва ощущал, как по ногам потекло горячее.

– Он обоссался! – прохрипел отец и от хохота повалился со стула.

Не помню, что было потом; наверное, пришла мама и спасла меня. Однако с того момента все считали меня плаксой, слишком чувствительным. Хуже того, моя сестра Люсинда, не успев вывалиться из материнской утробы, уже была готова к борьбе. Отец уважал ее. Да что там, она немного пугала всех нас. Из-за нее за мной окончательно закрепился статус паршивой овцы.

Пока я не нашел то самое письмо Розенбаха.

Внезапно я превратился в баловня судьбы, внезапно оправдались все часы, просиженные за книгами, весь недополученный мной витамин D. Я так много времени проводил в библиотеках, что люди полагали, будто я работаю там, – и в конце концов я и сам начал думать так же. Самообман достиг критического уровня в момент, когда я принялся рассказывать другим сотрудникам, как нужно выполнять их обязанности. Моя мать, узнав об этом, пришла в ярость.

– Сколько денег я потратила на твое обучение! А ты, паршивец, не сдал ни одного экзамена!

Эти деньги ушли на оплату курсов в Лондонской школе букинистики – по моему мнению, на благое дело. Благодаря им у меня была профессия, пусть даже никто, кроме меня, не считал таковой чрезмерную любовь к редким книгам.

И все же я никогда не пытался быть вроде… Ну, в общем, я не Индиана Джонс. Люсинда как-то сказала, что авантюризма во мне не больше, чем в ведре. Ну и кто теперь ведро, а?

Я рассмеялся: выпивка явно дала мне в голову. Неделями я бродил по Халф-Пенни-Лейн в поисках зацепки, которая хоть как-то намекнула бы на существование искомого книжного магазина. Хоть малейший след, хотя бы тень!.. Но все впустую.

Пока в мою жизнь не ворвалась эта девушка.

Откуда она взялась? На меня смотрели самые пронзительные голубые глаза из всех, когда-либо мной виденных. Я даже попятился: она казалась рассерженной, но спустя мгновение стало понятно, что нет, не рассерженной, а испуганной. Кожа белая-белая, но на круглых щеках проглядывал румянец. Длинная обесцвеченная челка не смогла полностью скрыть неприятный синяк под глазом. Будто ангел, спустившийся с небес в трудный час.

Хотел бы я поговорить с ней еще, но что я мог сказать? Вам не встречался позабытый богом книжный магазинчик? Возможно ли, что ваш дом поглотил его? Не хотите ли поужинать со мной?

Когда она захлопнула окно и отвернулась, все еще прикрывая грудь джемпером, я увидел огромную татуировку во всю спину. Не орнамент даже, а просто строки за строками, мелким шрифтом, будто на свитках Мертвого моря.

Мы толком и не поговорили, но я уже был убежден, что это самая занимательная женщина, которую я когда-либо встречал. К моей глубокой досаде, она не пошла поперек обычаев и, как и большинство женщин, возникавших в моей жизни, с первой минуты невзлюбила меня.

И все же, возможно, ей известно что-то о книжном магазине. Придется заглянуть внутрь себя, откопать там хоть грамм обаяния и переманить ее на свою сторону.

Через два часа я вернулся в гостиницу. Коридор, и без того узкий, казался особенно тесным из-за клаустрофобного рисунка на обоях и портретов в рамках (я насчитал по меньшей мере пять пап римских). Оранжевые цветы, казалось, злобно пялились на меня, а коричневый ковер кружился под ногами.

– Вернулся на чашечку чая, милый?

Нора походила на Хильду Огден, но с самым дублинским из всех дублинских оттенков акцента. Она была из тех людей, которые всякое повидали. Вот и сейчас: стояла, скрестив руки на груди, держа в безвольной ладони сигарету с таким видом, будто ничто не способно удивить ее. Я завидовал таким людям. Если бы прямо сейчас разорвался ядерный снаряд и рядом с нами осыпались бы кирпичи и известка, Нора, наверное, даже не шелохнулась бы. Постояла бы еще немного с сигаретой и с бигудями в волосах, гадая, кто поднял такой шум, а потом продолжила бы как ни в чем не бывало жарить яичницу к чаю.

– Нет, спасибо, Нора. Я перекусил в пабе пирогом и чипсами.

Никто еще не был так озабочен моим питанием. Большинство бесед заканчивались активно выраженным беспокойством относительно моего веса – недостаточного, по мнению Норы.

– Ну слава богу! Глядишь, что и налипнет тебе на ребра. – Она одобрительно покивала. – Утром сделаю тебе настоящий ирландский завтрак.

Это она добавила не терпящим возражений тоном.

Я вежливо покивал и пошел вверх по лестнице, к себе в комнату, к оборчатым занавескам и яркому покрывалу. Однако, несмотря на декор, это место ощущалось как дом. Не мой собственный, конечно, а как дом в концептуальном его смысле. Возможно, именно занавески и покрывало позволяли воображать, будто я знаком с Норой много лет, будто я часть ее семьи. Насколько я мог судить, семья состояла из трех джек-рассел-терьеров и мужа по имени Барри, с которым я так до сих пор и не познакомился.

«Он практически живет там, в сарае», – пояснила она мне в первую ночь, демонстрируя общую ванную комнату насыщенного оливкового цвета. С заднего двора доносились удары молотком по дереву. И снисходительно добавила: «Ах, если б он там еще и ночевал…»

– Кстати, тебе письмо, – сказала Нора, вынимая конверт из кармана передника. – Из городской управы. Кажется, очень официальное… Я не читала, конечно, – поспешно добавила она, что означало, разумеется, она его прочла.

Глава 4. Опалин

Когда подняли сходни, а в воздух в прощальном жесте взлетели носовые платки, мое сердце затрепетало от волнения. В почтовом поезде до Дувра я провела холодную бессонную ночь и за это время успела тысячу раз усомниться в мудрости принятого решения бежать во Францию. Я успела только отправить телеграмму Джейн и горько сожалела, что не имею возможности как следует попрощаться с единственным человеком, по которому буду скучать. Неизвестно, что ждет меня впереди, но я остро осознавала, что оставляю за