Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

Зяблин, проводивший дни свои в обществе этой умной женщины, привык к необыкновенным ходам ее мыслительного процесса.

– 29-La position графа Анисьева, мне кажется, не уступит княжьей, – слегка усмехнулся он и глянул на нее из-под низу. Это значило: «при таком зяте нечего тебе будет бояться своего beau frère’a»-29, – и Аглая тотчас же это поняла, и все лицо ее словно озарилось сиянием.

– Да, – воскликнула она, – у него будет 30-une position superbe! Я поставлю его дом sur un pied anglais… Et la Cour viendra-30! – даже задрожал ее голос.

«Неудавшийся бригант» уныло поднял на нее очи: «А меня на кого же ты покинешь!» – говорили они. А думал он в то же время следующее: «Главное, выдать скорее княжну замуж и спустить Лариона, а там увидим, как я тебя из Москвы выпущу!»

– Вы также, mon ami, вы также в Петербург переедете! – Аглая протянула ему опять руку свою через стол. – Et Olga aussi! Je vous prends avec moi, petite; vous n’êtes pas faite pour pourrir en province31…

– Княгинюшка, милая, я с вами готова на край света, – кинулась к ней та на шею; в глазах бойкой барышни так и замелькали гвардейские мундиры, богатые холостяки, завистливые институтские подруги и Двор, – Двор, куда он «могла попасть за голос…»

– Но, княгиня, – вдруг, среди упоения этими золотыми снами, припомнилась ей действительность, – если Лина… если ей не понравится этот граф и… может быть, кто-нибудь другой ей нравится?..

Аглая Константиновна окинула ее свысока взглядом, усмехнулась и внушительно проговорила:

– Этого я не боюсь. Lina est trop bien née pour cela32!

Барышня прикусила себе губу – и осторожно замолчала…

XXVIII

Amantes – amentes[24].

Князь Ларион, выходя из апартаментов Аглаи Константиновны, встретился с проходившею к себе наверх Надеждой Федоровною.

– Не знаете ли вы, где Hélène? – спросил он ее.

– Она, кажется, в свою комнату сейчас прошла.

– Сделайте мне одолжение, сходите к ней и спросите, может ли она принять меня? На десять минут! – промолвил он, почему-то считая нужным назначить срок… Но у него сердце билось, как у юноши в ожидании первого свидания… Он сложил на груди руки и прислонился к перилам лестницы…

– Княжна вас просит! – доложила, вернувшись от нее, Надежда Федоровна.

Князь Ларион медленными шагами поднялся по ступенькам. После многих, многих дней он теперь опять будет говорить наедине с Линой… И тяжек для него будет этот разговор, он знал…

Подойдя к ее двери, он, по заграничному обыкновению, стукнул в нее три раза пальцами.

– Войдите, дядя, – послышался голос Лины.

Он вошел.

Ольга Елпидифоровна была права: комната Лины – ее кабинет – если не по удобству, то по строгости своего вида напоминал действительно монашескую келью. Пол, обтянутый верблюжьим сукном, ситцевые занавеси с темным узором по белому фону, простой дубовый стол с большим на нем портретом отца ее в черной раме, такой же длинный шкаф с книгами, плетеные соломенные стулья, приставленные к стенам, а на стенах старинные, пожелтевшие по краям, в черных же рамах, гравюры библейского содержания, – все это свидетельствовало о странном душевном настроении у девушки с миллионным приданым… Единственно ценные, но того же строгого, религиозного характера предметы в ее покое представлялись в видневшемся из растворенных дверей ее спальни старинном католическом, изящной венецианской резьбы, prie-Dieu1, на котором лежала объемистая, переплетенная в бархат, с золотыми застежками книга – Евангелие или Молитвослов, – и над ним драгоценное по работе Распятие из слоновой кости на кресте из черного дерева… В углу той же спальни золоченая лампадка лила свой бедный пламень среди яркого дневного света пред родовою, изукрашенною смарагдом и алмазом иконою Пречистой Матери Одигитрии, когда-то, после казни Шастуновых при Бироне, зарытой в землю верным слугою и возвращенною им при Елизавете2 последнему представителю их рода. Князь Ларион, которому она перешла по наследству от отца, подарил ее Лине…

Она пошла к нему навстречу:

– Вам нужно говорить со мною, дядя?

– Да… я сейчас от твоей матери…

– Она не здорова? – вскрикнула княжна.

– Здоровехонька! – отвечал он. – Речь не о ней… О тебе!..

Он никак не мог совладать со своим голосом: он ему изменял – он чувствовал.

– Где бы у тебя сесть? – сказал он, сам в эту минуту избегая ее глаз, – у тебя во всей комнате одно кресло.

– И садитесь на него, мне все равно, где сесть.

Он подошел к креслу, окинул взглядом комнату, – отыскивая место потемнее, – и придвинул его к стене за оконную занавесь.

Лина поместилась на стул у того же окна и ждала, сложив руки на коленях…

– Нынешней зимою, – начал князь, – был у твоей… у Аглаи Константиновны, граф Анисьев, сын этой…

Она утвердительно кивнула.

– Ты его видела?

– Да!

– Говорила с ним?

– Кажется… Да, конечно, говорила…

– Разговор этот, по-видимому, – князь Ларион старался усмехнуться, – не произвел на тебя особенного впечатления?..

Она чуть-чуть пожала плечами.

– Этот господин прибудет теперь сюда ко дню твоего рождения.

– Да? – проговорила она с внезапным замиранием.

– И об этом… об этом, – невольно запинаясь, повторил князь, – я пришел поговорить с тобою…

Словно зарница промелькнула в спокойных до сей минуты глазах Лины. Она выпрямилась на своем стуле…

– Твоя… Этого господина, – выговорил наконец князь, – прочат тебе в мужья!

– Ради Бога! Дядя! – могла только выговорить Лина умоляющим языком.

Он схватил обеими своими ее свободную руку…

– Hélène, друг мой, я понимаю… я знал… я хотел сказать… Ради Бога, не отчаивайся!..

– Ничего, дядя… нет… я…

Она будто сжалась вся, закрыла на миг глаза, открыла их, тихо высвободила свою руку…

– Говорите! – промолвили ее бледные губы. Он собрался с силами и тихо спросил:

– Он не по тебе, Hélène?

– Нет! – твердо проговорила она и головой закачала.

– И был не по тебе… и тогда, – когда ты его увидела в первый раз? – с замирающим сердцем спросил опять князь Ларион.

Она как бы поняла разом и то, что хотел он сказать, и то чувство, которое побуждало его к этому вопросу. Еле заметный румянец проступил сквозь снеговую бледность ее ланит.

– И тогда, дядя! – как бы поспешила она успокоить его. – И тогда.

Он замолк, судорожно, крепко сжав веки, как бы от солнца…

– Год тому назад, в эту пору, помнишь, – заговорил он после долгого молчания, – мы были в Гмундене, на возвратном пути из Италии… Какой-то неведомый еще людям уголок! Ни одной души знакомой… целые три недели! Помнишь наши бесконечные