Тихая заводь - Владимир Федорович Попов

острым словом, и хлесткой шуткой, что в условиях горячего цеха освежало, как глоток воды. Такие попадались редко, и ценили их рабочие безмерно. Их стиль, их манеру поведения усвоил Балатьев и всячески прививал другим. Мужской персонал этот стиль взаимоотношений воспринял легко — он вполне соответствовал принципам уральского рабочего, воспитанного на взаимовыручке. Даже шумливый и ругливый Дранников поутих и редко когда срывался на крик, а мрачноватый, замкнутый Суров, оказалось, умеет улыбаться и если не пошутить, то подхватить шутку или отшутиться. Труднее поддавались воспитанию женщины. Игнатьевне, например, невозможно было втолковать, что ей, почтенной матери семейства, не следовало бы при всем честном народе высказывать Заворушке все, что думает о ней, том более в форме, которая выходила за пределы обычной перебранки. И все же раздоры между женщинами происходили реже, чем раньше, когда никто из руководителей не обращал на них внимания.

Не забывал Балатьев и про адово подземелье под рабочей площадкой, где делали свое дело шлаковщики. Он был первым начальником цеха, кто стал спускаться к ним, чтобы установить, в каком состоянии находятся шлакоприемники, и, если нужно, помочь. После того как наладили вывоз шлака вагонетками и забыли про носилки, а также благодаря наступлению холодов работать в этой преисподней стало легче, и все равно условия оставались тяжелыми. Балатьев чувствовал себя чуть ли не виновным перед шлаковщиками, но больше ничем помочь не мог — специфика старого цеха не позволяла сделать еще что-либо для облегчения их труда.

Теперь Балатьев перестал быть притчей во языцех на заводских рапортах. Кроханов не то чтобы возблаговолил к нему, но придираться по каждому незначительному поводу перестал и даже, случалось, ставил в пример другим руководителям. Однако на историю с сырым ковшом он так и не реагировал, не наказал виновных, не поощрил подвижников. Не устраивало его, чтоб в Главуралмете, куда посылаются копии всех приказов, узнали о грубом нарушении технологии подготовки ковшей и, главное, о самоотверженном поступке начальника мартеновского цеха.

Четко налаженное производство позволяло Балатьеву несколько перекроить свой распорядок дня. В цех он по-прежнему приходил к семи утра, чтобы лично проверить работу ночной смены и пообщаться с людьми, принимал сам в дневной рапорт, а по вечерам использовал для этого телефон — либо свой домашний, либо Давыдычевых. В этой семье он стал бывать почти ежедневно. Светлана обычно возвращалась домой к пяти часам, так как Кроханов после четырех в заводоуправлении не задерживался, а чета Давыдычевых появлялась дома поздно. Константин Егорович тоже стал преподавать в школе, заменив ушедшего на фронт учителя истории. Занятия с начала учебного года из-за недостатка педагогов — в армию призвали не только мужчин, но и женщин, окончивших курсы медсестер, — велись в две смены, и оставшимся приходилось нести двойную нагрузку.

Иногда час, а то и больше Николай и Светлана проводили вдвоем. Это были истинно радостные часы. Они непринужденно болтали, постепенно раскрываясь друг другу, узнавая друг друга, с удовольствием читали вслух стихи и занимались хозяйством, что создавало иллюзию семейной общности. Николай выполнял мужскую работу — колол и приносил дрова, лазил в погреб за овощами, топил печь; Светлана готовила еду. В комнате постоянно стоял дегтярный запах горящей сосны.

— Все же тебе повезло, что у нас нет коровы, — пошутила как-то Светлана. — А то пришлось бы и хлев чистить.

Николай пошуровал печку, на которой брызгался чайник.

— А вот как раз и не повезло, — ответил ей в тон. — Молочко попивал бы. К тому же идеал невесты по местным представлениям, да еще в военное время, — девушка с коровой.

— Но и ты не очень-то чтоб жених: ни подворья, ни одежды. Вон у Эдуарда дом двухэтажный, корова, лошадь, свиньи, туфли «джимми» экстра-класс… — Голос Светланы звучал по-детски игриво.

Кончился их шутейный разговор взрывом смеха и поцелуями.

И все же Светлана медленно избавлялась от тягостного ощущения пережитого, от въевшегося в душу горького чувства обиды и разочарования, которое испытала, поверив в виновность Николая. Настроение ее иногда менялось час от часу. То непосредственна, мила, шаловлива, то настороженная, замкнувшаяся. В такие мгновенья Николаю казалось, что не было у них ни горячих признаний, ни рассудительных разговоров о будущем, что ее расположение нужно еще завоевывать. Проявление чувств сдерживалось и ощущением временности их отношений, поскольку Светлане предстояло уехать на учебу. Однако мало-помалу верх взял здравый смысл, а отъезд отодвинулся на неопределенное время. От воронежской подруги Светланы пришло очередное письмо, в котором та сообщала, что немцы стали нещадно бомбить город, что институт готовится к эвакуации, но когда это произойдет и где он обоснуется, пока неизвестно. Возможно, в Татарии, а возможно, где-то в Средней Азии. Николай обрадовался тому, что Светлана остается, да и Светлану не огорчил такой поворот событий. Теперь в те счастливые вечера, когда они подолгу оставались вдвоем, поцелуи их становились все жарче, объятия все сильнее. Постепенно даже мысль о появлении родителей становилась им в тягость.

Однажды, когда кровь забурлила особенно горячо, Николай резко притянул Светлану к себе и стал исступленно целовать в губы. Светлана попробовала вырваться из его рук, но тщетно. Прижался к ней еще сильнее, всем телом, и теперь уже неотрывно впился в губы.

— Ты что, ты что… — задыхаясь, беспомощно бормотала Светлана. — Не глупи. Слышишь?

Николай ничего не слышал. Он был в том состоянии, когда сладостный туман в голове застилает сознание, а рассудок уже не способен гасить эмоции, управлять ими. Оттянул воротник на платье, обжег жарким дыханием шею.

— Светланка, дурочка моя… Я столько ждал… Родная… Мы же любим друг друга…

Светлана уже не пыталась вырваться. Лежала обмякшая, безвольная. Этих минут она ждала, только боялась торопить их. И когда Николай, усилием воли обуздав себя, сказал: «Пойдем ко мне», она покорилась этому его, да и своему желанию, пошла. Без жеманства, без ложной стыдливости — неотвратимость дальнейшего была очевидна.

Запершись в крохотном домике, они постояли у двери, испытывая блаженство от сознания, что в их владение никто не вторгнется, что они изолированы от всего мира. Когда Николай стал порывисто расстегивать пуговицы на платье, Светлана отстранила его.

— Я сама. А ты…

Он знал, что женщины стыдятся полураздетости больше, чем наготы, и вышел. Вернулся, когда услышал, что Светлана улеглась. Закрывшись одеялом до самого подбородка, она смущенно улыбалась, а глаза светились ожиданием.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Вечером, когда Балатьев слушал сводку Верховного Главнокомандования, он испытал такое сильное нервное потрясение, что почудилось ему, будто разом померк свет: пал