АУА - Юрий Иосифович Коваль

доберемся еще не скоро, сапоги пока не понадобятся, а колбаса всегда уместна. Но, с другой стороны, колбасу надо экономить. Вовсе не обязательно съедать ее в первый день, можно купить на станции пирожков. Значит, колбаса снизу, сапоги сверху. Но ведь пирожков на станции может не оказаться, где ж тогда быть колбасе?

— Да сунь ты ее в сапоги, — сказал фотограф-профессионал.

В огромнейших и резиновейших сапогах-бахилах он ходил по комнате, которую я снимал у Петровича, и рассуждал о колбасе. Фотограф отправлялся со мной в плаванье.

С трудом, с трудом согласился я взять его с собой.

Мне казалось, что душа у него все-таки сильно магнитофонная, и черт его знает, как он с такой душой будет тонуть в озерах и увязать в болотах.

Но плыть одному было глупо, рискованно. Нужен все-таки товарищ — помощник, напарник, собеседник. Надо же с кем-то и чаю попить на берегу, и ухи похлебать.

Фотограф очень просился в плаванье, и я в конце концов согласился.

Чудовищные бахилы, которые профессионал налепил на свои фотографические ноги, меня почему-то немного успокоили. В резиновых ботфортах он имел бывалый землепроходческий вид. Кроме того, к моему удовольствию, из воротника выглядывала и тельняшка, которую фотограф называл по-морскому — «рябчик».

— Рябчик — штука в плаванье необходимая, — объяснил он мне, — рябчик согреет, рябчик не выдаст. Ты-то берешь рябчика?

Беру ли я рябчика? Я, не снимающий тельняшку с самого рождения!

— Рябчик — это птица, — буркнул я, мучаясь с колбасой. — И в тех местах, куда мы отправляемся, мы увидим много рябчиков. Не спутай их с тельняшкой.

Наши сборы и суета вызвали у Петровича крайнюю тревогу. Он стоял рядом со шкафом и, хотя давно получил трешку, уходить не собирался. С большим подозрением рассматривал он фотографа, колбасу и сапоги.

Раздался звонок — в комнату явились Орлов и Петюшка Собаковский.

— Шайка потихоньку собирается? — спросил у меня Петрович.

Нежданное нашествие сомнительных людей до того растревожило его, что он собрался бежать за милицией. Но тут раздался новый звонок — появилась внезапная Клара Курбе, а за нею — милиционер-художник.

При виде милиции Петрович прирос к шкафу. Он смекнул, что сейчас начнется стрельба, отбор колбасы и задержание преступников.

Милиция, однако, пожавши нам руки, уселась за стол. Тут на Петровича нахлынули новые мысли, что мы с фотографом тайные агенты.

Безумными глазами глядел он на меня, как бы говоря: «Не сообщай ни о чем, умоляю». Специально, чтоб попугать Петровича, я строил Шуре сообщающую рожу.

— Это ты пригласил Клару? — потихоньку спросил меня Орлов.

— Да нет.

— Сама явилась, — сказал Орлов и поморщился.

Это орловское поморщивание было мне непонятно. Вроде раньше он особенно не морщился при виде Клары. Непонятно было, откуда Клара взялась у Петровича, ведь она никогда в жизни не знала моего адреса, не знал его и милиционер-художник. Значит, откуда-то они узнали, а откуда? И почему Клара пришла с милиционером?

В суматохе сборов спрашивать об этом было неловко. Клара между тем была сегодня какой-то необычной, я бы даже сказал — необыкновенной. Она как-то стеснялась, пряталась за милиционера, и в руках у нее была ромбическая картонная коробка. Куда деть эту коробку, она положительно не соображала. Какое-то время мне казалось, что она хочет всучить коробку мне, и я на всякий случай отошел к лодке. Клара водрузила коробку на стол.

Под гомон милицейских восторгов коробку вскрыли, и в ней оказался чудовищный торт, на котором росла неприятно-розовая толстая роза.

Фотограф взялся заваривать чай, а Клара резать розу. Стали пить чай с Клариным тортом. Милиция, как я и полагал, навалилась на розу, хотя и Петюшка оттяпал некоторый кусок.

Задавленная тортом беседа текла вяло. Я рассказывал о Багровом озере, о легкости «Одуванчика».

— Слушай, — сказал Петюшка, втянув остатки розы, — а кто у вас капитан?

— Что такое? — не понял я. — Какой капитан? От кого, от кого, но от Петюшки я такой глупости не ожидал. Кажется, всем ясно, что капитан — я. Я строил лодку, задумывал плаванье, все организовал, так кто же капитан?

— Он, — сказал фотограф и показал на меня пальцем.

— По-моему, он безрассуден, — сказал милиционер Шура, еле ворочая своим тортолюбивым языком. — Он не годится в капитаны.

Я задрожал от удивления и обиды. Я надеялся, что кто-нибудь возразит Шуре, но все молчали, а Клара обиженно поглядывала на меня. Она прекрасно заметила, как невнимателен я был к ее розе.

— Но ведь он построил лодку, — сказал фотограф, — значит, он — капитан.

— Не важно, кто что строил, — сказал милиционер, — важно, чтоб плаванье прошло удачно.

— Слушай, — сказал Петюшка, чувствуя, что обидел меня, — а зачем тебе быть капитаном? Ты и лодку построил, и плаванье задумал, вот и плыви себе. А капитаном пусть будет фотограф, надо же и ему за что-то отвечать.

— Да какой из фотографа капитан! — возмутился наконец Орлов. — Он и весло-то держать не умеет, не знает, где Север, где Юг. Тоже мне нашли капитана.

— Почему же это из меня не выйдет капитана? — замедленно вдруг произнес фотограф. — Кто сказал, что я не знаю, где Норд, а где Зюйд? Ты сам-то знаешь, сколько ног у краба?

Фотограф-профессионал неожиданно взволновался, губы у него побелели, борода встряслась. Приподняв над столом руку, он вдруг задрал рукав, и на руке его, поближе к локтю, мы увидели не слишком-то большой, но явный синий якорь.

Опустив рукав, капитан застегнул пуговицу и уставился обиженно в торт.

— У краба десять ног, — сказала Клара. — Но дело не в этом, дело в успехе плаванья. Я предлагаю проголосовать.

— Проголосуем? — спросил и милиционер-художник.

За меня проголосовали Орлов и фотограф, а за фотографа все остальные, и даже Петрович махал у шкафа лапой. Милиционер и Клара стали гордиться победой на выборах, а Петюшка подмигивал: да зачем тебе быть капитаном? Брось ты это.

И я понял, что Петюшка прав. Главное — плыть, куда хочешь. И я вдруг обрадовался, что капитаном у меня стал профессионал-фотограф и получил совсем неслыханный титул: капитан-фотограф.

Но с Петровичем я решил разделаться немедленно, раз и навсегда.

— Нам пора в дорогу, — сказал я, вставая. — У меня осталась единственная просьба: пускай Орлов заберет мою раскладушку. К Петровичу я больше не вернусь.

Часть вторая

Глава I

Опасайтесь лысых и усатых

— Вы еще не проснулись? Проснулись вы или нет?

Кажется, я еще не проснулся.

— Неужели вы спите? А вид такой, будто вы проснулись.

Такого вида у меня быть не могло, ведь я