Славный дождливый день - Георгий Михайлович Садовников

Я вышел по тропе к калитке и тут не поверил глазам. Добряк Пират загнал под яблоню девчонку-почтальона, готовясь разорвать на части. Он выбирал места поуязвимей, припал на передние лапы и подталкивал тазом себя вперед, давясь заранее клочьями служебного сукна и капрона.

Девчонка в форме Министерства связи слабо отбивалась сумкой, писклявый голос ее утонул безнадежно в собачьем реве.

— А ну-ка, кишь! — крикнул я Пирату. — А ну-ка, прочь, паршивая собака!

Пират отступил, глухо рыча, мое вмешательство вызвало у него недовольство. Он косил кровавым оком, в косматой груди грозно клокотало. И еще от него разило валерьянкой.

Я шикнул для пущей острастки, и Пират нехотя затрусил между деревьями, пристраиваясь на бегу задней лапой чуть ли не к каждому стволу. Такое было впечатление, будто пес изрядно пьян.

— Посылка Ходаковой для Пономарева, — сказала наконец девчонка, немного придя в себя.

— Пономарев — это я. И я у Ходаковой. Но вы имеете в виду письмо? Письмо, а не посылку, — поправил я почтальона.

— Господи, — вздохнула она, поглядывая на выход. — Я имею в виду то, что есть. Посылку! И если вы — Пономарев, получайте поскорее извещение, и до свидания. Только не забудьте подпись и число.

Она протянула бланк, но я спрятал руки за спину.

— Посылка? Это точно? А может, все-таки письмо? Ну, ценное, или бандероль? Бывает, путают на почте.

— Какая разница? Посылка, бандероль, письмо, — быстро сказала она, посматривая в ту сторону, куда ушел Пират.

— Для меня это весьма существенно.

— Ну так вот. Я видела собственными глазами. Белый ящичек, обшитый полотном.

Я не торопился, хотел все твердо выяснить сначала.

— Тогда другой вариант, — сказал я предположительно, — есть еще одна в поселке Ходакова, а при ней другой Пономарев. Случаются такие совпадения?

— Такие нет, — произнесла почтальон уверенно. — Другую такую Ходакову больше не найдешь. Пономаревых хоть пруд пруди. А такую Ходакову не сыскать с миллионом ламп. Она единственная в своем роде. Вот что!

— Ну, если… разве…

Почтальон всучила извещение и, переходя на рысь и боязливо оглядываясь, засеменила на улицу. Там она влезла на мужской тяжелый велосипед и, виляя от спешки, сверкнув худыми коленками, проехала за оградой.

Я здесь же осмотрел во все глаза это извещение, с тщетой рассчитывая на ошибку. Но все совпало точно. А почерк отправителя убил во мне последнюю надежду. Он был неповторим, аккуратно закрученный в спираль червяк. И к тому же в эпоху НТР только один человек пользуется древним химическим карандашом, пишет им письма и адреса, как и на этом почтовом бланке.

То, кто отправитель, я тотчас сообразил, едва сказали про посылку. Это и встревожило меня, — достаточно знать  э т о г о  отправителя, а уж угадать содержимое посылки не стоит труда.

Ну все-таки, чем черт не шутит, а вдруг в ней что-нибудь другое? Могло же такое быть, нашло минутное затмение и сунули не то.

Но мне-то посылку не дадут. И пока балерина в отлучке, я могу спокойно поработать за столом. На том все и было построено, будто на тоненьких сваях.

Я выглянул на улицу на всякий случай. Ее перспектива упиралась в парк и на всем протяжении до соснового бора была пуста. То есть не было балерины. Проходили дачники с авоськами, мальчишки пинали рваный мяч, и коза щипала листья жасмина сквозь штакетник, а балерина пребывала в других краях.

Я наткнулся на нее, переходя поляну. Я шел к себе, нес извещение, словно гадюку, держал кончиками пальцев и смотрел под ноги. И вдруг, подняв невзначай глаза, увидел ее перед самым носом.

— Стоп! — произнесла балерина игриво. — Еще собьете с ног. У вас такая масса. Ни дать, ни взять крупный астероид!

— Извините.

— Не слышу, — сказала балерина.

Она разгуливала по поляне с игрушечной лейкой как ни в чем не бывало. Точно не свалилась с неба, а прошла обычным способом, открыв калитку, возле которой я бдел.

— Позвольте, — сказал я, мучительно соображая. — Значит, вы…

— Я что-то вас не слышу, — повторила старуха.

Я закричал:

— Значит, вы…

— Ах да, минуточку, — спохватилась она и вынула что-то из ушей.

— Склероз! Совсем забыла. Пират чертовски лаял, — сказала балерина.

— Так вот оно что? Значит, вы, когда Пират…

Я начал медленно распутывать клубок.

— …писала мемуары, — помогла балерина. — Мой первый муж был известным баритоном, и некий журнал попросил…

— Но с Пиратом творилось такое. Он озверел, и еле…

— Пустяки, — сказала она. — Ему временами полезно встряхнуться. Собаке это невдомек, понятно. Ну, плеснешь ей разок…

— Ай-яй-яй, — спохватилась она. — Вам-то он мешал. А ваткой вы не догадались. Ах ты, боже мой! Надо было уши заткнуть. Этакий несмышленыш!

Она покачала головой и полила из детской лейки одинокую ромашку, стоя в полный рост. Я протянул извещение.

— Это мы сейчас. В два счета, — сказала старуха с готовностью, вытряхивая из лейки последние капли воды. — Искусственная роса, — произнесла она сентиментально.

Она стучала тростью о землю, будто боярским посохом, по дороге на почту. Мы проходили мимо дачи художника, где Наташа сидела на своем месте, в гамаке.

Ее анемичное лицо, как всегда, не подавало признаков жизни. И гамак висел, не шелохнувшись, вроде окаменел между деревьями от долгого общения с Наташей.

Я приветствовал, но девушка не повела и бровью.

— Мумия, — коротко определила старуха.

Она имела на это право — ее кожу дубили в течение восьмидесяти лет, но и в той сохранилось поболее сока. Даже тут Наташа проиграла вчистую.

Затем мы поравнялись с дачей Зарытьева. Хозяин стоял у калитки босой, в одних пижамных штанах. Вид у него был сердитый и заспанный.

По ночам он бегал от ружья к ружью, а днем забирался в берлогу и храпел, завесив окна плотной тканью. Видно, его подняли с постели, он походил на медведя-шатуна, которому прервали сон задолго до срока.

— Федоровна! — позвал он балерину угрюмо. — Ты, Федоровна, передай своему отпрыску или кем он тебе. А передай вот что: если будет сшиваться по моим заборам, залеплю. Выскочу — и крупной солью впрок!

— А, — отмахнулась балерина. — Ты его спутал, Андрея. Что он не видел здесь? Впотьмах?

— Уж это я не знаю. И не моя забота. Но если он опять… носить ему по два заряда в ягодицах. На каждую по одному! Так и передай, — завел Зарытьев свое.

— Ишь, что! Уж не метит ли Андрей к твоей соседке-мумии? Не это ли хочешь сказать?

Балерина уперла руки в боки. Речь Зарытьева ей пришлась не по нраву. Она сощурила глаза, подбодрила с иронией:

— Ну, договаривай.