Любимая звезда - Анна Радзивилл

Прошлой зимой. Два совсем разных банкета. Даже в разных городах. Но почему по одному сценарию?

Что это всё значит? И что я должна понять? Только здесь, в тишине, я могу спокойно всё обдумать.

Москва, ресторан «Националь». На втором этаже окна во всю стену, до самого пола, а под ногами нарядная вечерняя Манежная площадь. Банкет одной академии, куда меня недавно избрали. Гостям предлагают разноцветные напитки, как в кино.

Всех приглашают в банкетный зал. Стол на полсотни человек, уставленный я уж и не знаю чем. По центру, в линию, вазы с фруктами. Салфетки – страшно в руки взять, белоснежные, из тонкого муслина, с монограммами ресторана.

Академики наши толпятся, садиться не решаются, хотя команда была. Неслышные официанты – модные мальчики – тактично загоняют их за стол. Я смело прохожу вперёд, поближе к руководству (и к вазе со свежей клубникой – февраль всё-таки), и занимаю кресло. Малознакомый, но очень симпатичный московский банкир машет мне рукой: «Займите и на меня!» Весь день, пока нас водили осматривать залы Большого Кремлёвского дворца, он явно оказывал мне разные знаки внимания. Мы даже умудрились сфотографироваться с ним рядом (в общей, конечно, толпе) в Грановитой палате. Весь день я кокетничала, стараясь ему понравиться, – терзала экскурсовода риторическими вопросами: «А почему у вас малахит искусственный? И яшма пластмассовая? В Эрмитаже у нас всё настоящее. А почему царская мантия синтетическая?»

Ну конечно, я швыряю свою бархатную сумочку на кресло рядом! Президент академии, который уже сидит напротив нас, нехорошо косит на меня глазом: именно этот банкир – один из главных спонсоров нашей академии. Ну и что? А если он мне нравится сам по себе? Просто так? Независимо от своих капиталов?

Банкир вместе с креслом придвигается поближе ко мне, и мы, как два школьника, сбежавшие с уроков, начинаем бесконтрольно объедаться невероятными вкусностями и потихоньку хохотать, уткнувшись в большие тарелки с монограммами.

Банкет шумел над нашими головами. Произносились значительные и умные речи. (Одна другой значительнее и умнее.) Но честное слово – это было не самое интересное…

Часа через два все очень наелись и приустали. Академические наши дамы, которые сидели напротив (рядочком!), перестали убивать меня взглядами. А общее воодушевление достигло апогея.

Тогда банкир встал, взял микрофон и произнёс по-хозяйски:

– А теперь я буду петь.

Пошептался с аккомпаниатором, по залу раскатились аккорды, и тихо-тихо он сказал в микрофон:

– Очарована, околдована…

Голос его набрал силу и оказался ласковым, рокочущим баритоном:

С ветром в поле как будто повенчана.

Вся ты словно в оковы закована,

Драгоценная ты моя женщина…

И посмотрел мне в глаза.

Я не ожидала, что он поёт так хорошо. Это была не самодеятельность. Видно, учился.

Не весёлая, не печальная,

Словно с тёмного неба сошедшая…

Перестали жевать даже самые старенькие наши академики. Вышколенные официанты неподвижно вытянулись за креслами. Банкир закрыл глаза и как будто в воду бросился:

Я склонюсь над твоими коленями,

Обниму их с неистовой силою

И слезами, и стихотвореньями

Обожгу тебя, горькую, милую…

Другими глазами смотрела я на этого человека. Поэзия – язык богов. Она имеет силу изменять мир.

Аплодировали ему как настоящему артисту, благодарно и долго. И растроганно улыбались друг другу: «Вот ведь, банкир, спонсор, а как может, а?»

Он сел, наклонился ко мне и сказал:

– Эту песню я пел для вас.

Я молча поцеловала его куда-то в ухо.

Мы договорились встретиться. В Москве я, как всегда, была проездом, по делам. Он звонил в гостиницу – не застал, потом звонил моей подруге. Она писала мне записки: «Срочно позвони такому-то!» Позвонила и я по оставленному мне мобильному телефону. Механический женский голос ответил: «Абонент вне пределов досягаемости».

Второй банкет был где-то месяца через два. Не официальный, просто день рождения одной моей милой и очень красивой знакомой в маленьком городке под Петербургом.

Сослуживцы, родственники, чудесный частный ресторанчик «Ремикс».

Человек, с которым меня познакомили за полчаса до банкета, сел рядом. Какой-то местный финансист. И хотя мне пришлось дважды отвлекаться на собственные торжественные речи, это ничему не помешало: он старался накормить меня всем самым замечательным, что было на столе, дамы, которые сидели напротив (рядочком!), так же пытались убить меня взглядами (и так же безрезультатно), а потом он встал и сказал ту же самую фразу: «А теперь я буду петь».

Включили караоке, хитрое японское изобретение для тех, кто ни одной песни не помнит до конца, засветился экран, и я услышала: «Зачарована, заколдована…»

И хотя финансист петь явно не учился, это было неважно. Благополучно выпутавшись из последнего куплета, он сел рядом, сияя, наклонился ко мне и сказал так громко, что дамы напротив вздрогнули:

– Эту песню я пел для вас! – И сам поцеловал меня открыто и радостно.

Ну что мне оставалось делать? Я ответила:

– Боже мой, какие усы! – Красивым грудным голосом. Хотя усы были колючие.

Но когда начались танцы, сюжет моей жизни неожиданно споткнулся… Мы танцевали даже после того, как музыка кончилась. Потом она опять начиналась, а мы всё танцевали. Я не совсем, конечно, потеряла голову, поэтому как-то сумела напомнить ему, что на нас смотрят. А он шептал, что наплевать, что вот сейчас он увезёт меня куда-то там, и чёрт с ним… И можно будет не разнимать рук всю ночь, а может быть – всю жизнь… И никогда ещё в жизни он… И сразу и навсегда!

А я думала: чего он там лепечет? Наши тела в ту минуту понимали друг друга без слов гораздо лучше. И ещё до меня дошло, наконец, почему одна из моих прабабушек (по легенде) сбежала с офицером именно с какого-то бала.

Никуда я с ним не поехала. Не смогла. Видно, уродилась не в ту прабабушку. К большому, правда, своему сожалению. И сюжет застрял опять.

Когда я в полном недоумении рассказала всё это своей подруге в Москве (умнейшей женщине), она расхохоталась звонким своим и нежным голосом и сказала:

– Да это просто тебя деньги ищут! А ты от них бегаешь.

– Почему?

– Не готова их взять. Они тебе себя предлагают, а ты отказываешься.

– Но почему?

– Да потому что ничего в них не понимаешь. Ты же несерьёзно