Любовь моя Ана - Софья Асташова

за героический поступок был принесён в жертву засаленный синий студенческий. Достаточно один раз сходить в мэрию с бумажкой в защиту нерадивого художника, как тебя мгновенно вышибают из вуза. Он был изгнан, ибо оказался для них слишком революционным, слишком безрассудным.

– Прикинь, только вышел из мэрии, ещё до метро не дошёл, звонит декан. Говорит, так и так, отчисляем тебя как неблагонадёжного студента.

– Что, серьёзно?

– Да. Вот маман обрадуется, что не надо больше им платить!

В другой раз, в другом положении мы бы искали место, где можно заняться любовью, но сейчас – только прожить этот день. Виноград был компенсаций близости. Не стоило его есть. Не стоило есть плохо промытый переспелый и слишком сладкий виноград. Не следовало дышать дымом. Не следовало, может быть, и встречаться в этот день.

Он совершенно естественно моргал глазами по очереди – правый-левый, левый-правый. Невероятно. Это была игра, и он играл в неё мастерски. Я не могла к этому привыкнуть.

– Ты моргаешь по очереди!

– Да. А твой взгляд вообще мозг выносит.

Он моргал по очереди, кормил меня виноградом, считал родинки на моём теле. Я носила его белые рубашки, которые доставали мне до колен, и ставила ему засосы на шее. Мы обещали поздравлять друг друга с днём рождения каждый год, даже если когда-нибудь расстанемся.

Его день рождения в июле, но сейчас только май. Яркое солнце испещрило асфальт тёмными пятнами неподвижных теней. В частном секторе жгли мусор. Сколько же у них мусора, чтобы жечь каждый день? И что за мусор пахнет так вкусно – летом, дачей, копчёностями? Запах усиливался по мере приближения к дому. С моего девятого этажа открывался панорамный вид на раскинувшееся до горизонта полотно деревянных домов. Серый дым заволакивал небо. Нетрезвые мужчины заволакивали ноги в трактир «Ермак» и пропадали во тьме открытой двери. «Ермак» стоял на границе жилмассива и частного сектора. Я смотрела в окно и представляла, как, если бы папа был жив, я бы спускалась с девятого этажа и шла в «Ермак» его искать. Однажды я зашла туда купить спички. Остановилась на пороге – не было ни папы, ни спичек, только, как огоньки, горели в темноте красные глаза невидимых мужчин.

– Опять шашлыки жарят, – говорю я, шумно втянув воздух.

– Ха-ха, шашлыки из котят! Хитрован, ты бы попробовала шашлык из котят? – смеётся он.

– Нет. А ты?

– Я бы лучше тебя поджарил и съел, ха-ха!

Сигаретный дым застревает в чёрных кудрях. Шашлычники едят котят. Мир ждёт, когда его завоюют. Мы ждём неизвестно чего и возвращаемся к дому, где поэт жил у своего друга Вани, когда сбегал от родителей. Рядом с зелёной скамейкой стоит зелёная урна. Тошнота подкатывает к горлу. Откуда-то изнутри меня раздаётся настойчивый стук.

– Тук-тук.

– Кто там?

– Вероятно, дьявол.

Я едва успела нагнуться к урне. Стук. Раз-два-три. Удар. Ещё один нетерпеливый прыжок. Шлепок. Фиолетовая кашица выпрыгивает и приземляется на дно урны. Вот и весь план. Вот и весь виноград.

Как будто так и должно быть, как будто изначально и был такой план – красные сигареты, красные флаги, оранжевая жара, песня про невесту, виноград, колонка, пыль, дым, скамья, урна.

* * *

«Утека-а-ай, – запел его телефон, – в подворотне нас ждёт маньяк…»[4]

Я никогда не спрашивала, кто ему звонит. Задать этот вопрос даже мысли не возникало. И так понятно – звонит, вероятно, дьявол.

О чём он мог говорить с дьяволом? О, у них было много тем для разговоров. Он читал дьяволу свои стихи, или дьявол нашёптывал ему на ухо то, что он впоследствии записывал. Я внимательно вслушивалась, но ничего не запоминала – неведомая рука стирала слова из памяти.

Вместо «пока» он неизменно заканчивал разговор фразой: «Я позвоню тебе, гудбай!» Этому научился, вероятно, тоже у дьявола. На самом деле это фраза из песни. Такой старой и волшебной, что почти от дьявола.

– Я позвоню тебе, гудбай! – Он спрятал телефон в карман и посмотрел на меня с высоты своего роста. – Пойдём, я тебе кое-что покажу.

Мы искали своё место на районе, чтобы всё было рядом – его и мой дом, наш лицей, супермаркет «Холлидей классик» и «Нью-Йорк пицца» – довольно паршивая забегаловка неподалёку от школы, но зато там можно было сидеть часами, ничего не заказывая.

Среди многообразия одинаковых девятиэтажек, по подъездам которых мы отогревались зимой, была только одна с доступным выходом на крышу. Внизу надо было дождаться, пока кто-нибудь откроет дверь в подъезд, и незаметно её удержать. Притвориться, что тоже живёшь здесь, ищешь ключи в сумке или вот-вот тебе откроют друзья. Тогда у нас были кнопочные телефоны. У меня голубая «Нокиа» с чёрно-белым дисплеем и мягкими кнопочками. Или к тому времени её уже украли? Вместо неё появилась раскладная розовая «Моторола». Мы с мамой пользовались ею по очереди. Кнопки совсем не мягкие – ребристый холодный металл. Она раскладывалась с приятной магнитной отдачей в руку. Я хранила её как зеницу ока, и никому и никогда не суждено было вытащить её из сумки в переполненном автобусе.

Поднимаемся на лифте на восьмой этаж, до девятого лифт не ходит – кнопка «9» сожжена, вероятно, неведомой рукой дьявола. Перед выходом на чердак стоит железная решётка. Пара витых прутьев погнута так, что при желании между ними можно пролезть.

Всё надо было сделать быстро. Моё мягкое тельце легко протекало меж прутьев – только большая голова создавала препятствие – железо касалось затылка и носа. Он складывал своё длинное худое тело, а потом раскладывался по сгибам, как лист бумаги. Лифт двигался, останавливался где-то совсем близко. Угрюмые люди выходили на лестничную площадку покурить. Тьма и свет – тьма.

Там мне открылся красочный мир алкогольных коктейлей. Мы покупали их в ларьке у дома. «Абсентер» – первый в моей жизни спиртной напиток, кисло-сладкий, обжигающий горло. Ещё мы пили «Страйк», «Белый русский», но только не «Ягуар», от одного запаха которого начинало тошнить.

У меня не было коктейльного платья. Я даже не знала, как оно выглядит. Вероятно, это платье, которое надевают на коктейльные вечеринки, как в чёрно-белых американских фильмах.

Вечеринки устраивали богатые красивые люди в своих больших аккуратных домах, расставленных, как шахматные фигуры на доске, в определённом, узаконенном штатом порядке. Гости подъезжали на длинных белых автомобилях ко времени, когда спадает дневная жара – коктейль-тайм, хотя первый коктейль позволяли себе уже после полудня. К вечеру жажда только усиливалась. Чёрные фигуры шофёров в фуражках и ливреях открывали двери автомобилей. Белые