Женщина из дома с олеандрами - Риити Ёкомицу

Тем не менее это случилось.

Я точно не знаю когда, но некоторое время спустя Аяко подросла, стала очень красивой и невообразимо прекрасной — такой она была в моих глазах! Ее красота то слепила, как красота цветка, то доставляла непереносимые сатанинские муки. Я смотрел на нее, и меня охватывали мрачные, тяжелые, непонятные мысли…

— Братик! — когда Аяко с этими словами набрасывалась на меня и смотрела своим сияющим взглядом, в котором не было ни капли порочного, я понимал, что в моей душе появилось новое, странное чувство. И каждый раз я испытывал страх и трепет, предчувствуя чудовищные страдания впереди.

Но и Аяко изменилась по отношению ко мне. Теперь все было иначе… Она смотрела на меня влажными, грустными глазами, была какая-то поникшая и стеснялась дотрагиваться до меня.

Мы больше не ссорились. Вместо этого мы бродили по острову с грустным видом и тяжко вздыхали. Наша жизнь на райском острове приобрела оттенки и печали, и радости, и одиночества одновременно. Мы смотрели друг на друга и видели тень смерти, которая легла на все окружающее. Это божественное откровение или насмешка Сатаны? Мы не понимали, и целыми днями эти мысли терзали наши души.

Пока мы оба точно не знали, что чувствует другой, мы не могли выразить свои чувства, боясь Божественного наказания. А что, если мы признаемся друг другу, а потом придет корабль? Эта мысль мучила нас обоих, хотя мы не разговаривали об этом.

Одним тихим безоблачным утром, позавтракав жареным яйцом черепахи, мы легли на песок. Аяко, которая смотрела на плывущие где-то вдалеке по небу облака, вдруг спросила:

— Братик, а если кто-нибудь из нас заболеет и умрет, то что потом?

Она покраснела. Слезы стекали по ее лицу на горячий песок, и я увидел, как она молча грустно улыбнулась.

■ ■ ■

Я не знал, что ответить. Внутри меня переполняли невообразимые чувства, и я словно онемел. Я встал и направился в сторону Подножия Бога. Поднявшись наверх, я распростерся там и взмолился, вырывая свои волосы от отчаяния:

— Отче наш! Аяко ничего не знает! Но она сказала эти слова… Она чиста, не наказывай ее! Сохрани ее чистоту и невинность!.. Я… Но я… О Господи, как я могу? Как мне избежать этих страданий? Я причиняю боль Аяко только потому, что я есть… Но если я умру, она будет страдать и мучиться! Что же мне делать, Господи! Господи! Мои волосы все в песке, я пал на камень… Даруй мне смерть, порази меня молнией! Воздай мне явно за мои тайные желания! Позволь почтить имя Твое! Прошу, яви какое-нибудь знамение!..

Однако Бог не явил никаких знамений. В голубом небе клубились белые тучи. В пучине под скалой среди белых и синих волн мелькали акульи плавники и хвосты.

Я смотрел вниз, в эту бездну, и вдруг моя голова невыносимо закружилась. Я невольно зашатался и, стоя на самом краю, чуть не свалился в воду. Мне чудом повезло остаться в живых… Да, еще бы чуть-чуть, и все. Шест, который мы воткнули на самом высоком месте, упал и лежал на краю скалы. Я сбросил его вниз, в воду.

— Ничего страшного. Так корабль пройдет мимо…

Я странно, горько рассмеялся и, спустившись с холма, словно волк, понесся в хижину. Там лежала Библия, раскрытая на книге псалмов. Я схватил ее и бросил в костер, на котором мы готовили завтрак, и, подкинув сухой травы, стал раздувать пламя. Затем я помчался по берегу, во весь голос выкрикивая имя Аяко, и, наконец, увидел ее…

Аяко стояла на вершине скалы и, подняв глаза к небу, молилась…

■ ■ ■

Я невольно сделал несколько шагов назад. О, этот величественный образ девочки, которая молилась в алом свете заката, стоя на скале, о которую бились волны… Вода поднялась, но Аяко не обращала внимания на водоросли и продолжала молиться среди позолоченных светом вод — такая торжественная и прекрасная…

Я словно окаменел и некоторое время тупо смотрел на нее. Внезапно я понял, что сподвигло ее на молитву, и не помня себя помчался наверх. Мои ноги были изранены ракушками, но я не обращал на это внимания. Я прижал к себе обезумевшую, рыдающую Аяко, и, окровавленные, мы вернулись в хижину.

Но хижины уже не было: она, как и Библия, и сухая трава, обернулась белым дымком, который растаял где-то высоко-высоко в голубом небе.

■ ■ ■

После этого мы днями и ночами мучились от осознания того, что наши тела и души ввергнуты в пучину греха. Мы обнимались, утешали друг друга, молились, тосковали вместе — но все это было глупо, и мы оба чувствовали, что не можем даже лежать рядом.

Таким было наказание за сожженную Библию.

Вечерами, когда казалось, что мы вот-вот сблизимся, свет звезд, шум волн, стрекот насекомых, шелест листьев, стук падающих спелых плодов — все это окружало нас и напоминало о библейских изречениях. И мы больше не могли подойти друг к другу и, не засыпая, боясь даже позвать друг друга, грустили вдали…

После длинной ночи наступал такой же длинный день. Мне казалось, что и солнечный свет, и пение попугая, и танец райской птицы, и насекомые, и мошки, и пальма, и ананас, и цветы, и аромат растений, и море, и облака, и ветер, и радуга — все это было наполнено Аяко, напоминало о ней, со всех сторон накидывалось на меня, кружило мне голову, будто убивая меня… И во всем этом я видел Аяко, которая то ли с дьявольской насмешкой, то ли с божественной грустью смотрела на меня своими чудесными глазами и которая чувствовала то же самое.

■ ■ ■

Карандаш кончается и я не могу много писать.

Теперь я знаю, что такое боль и что такое страдание, но я боюсь Божьего наказания, поэтому хочу положить все эти записи в бутылку и бросить в море. Пока я еще не поддался дьяволу… Пока мы вдвоем еще чисты…

■ ■ ■

Господи!.. Мы оба страдаем! Дни проходят, а мы становимся все крепче, все сильнее, все красивее, абсолютно ничем не болеем; и ветер, и вода, и еда, и птицы, и цветы — все это помогает нам.

О, какой это чудовищный ад — такая веселая жизнь на острове! Господи!

Господи… почему ты не убьешь нас?

Таро

Содержимое третьей бутылки

Мама. Папа.

Мы с братом живем на острове.

Очень дружно.

Спасите нас побыстрее.