Океанский пляж - Анатолий Исаевич Милявский

…Скрылся за мысом сейнер. Снова пуст океан. Глаза устали от синевы. Посмотрел на часы: бог ты мой, только час прошел, еще семь часов, как говорится, начать и кончить. Дал отдохнуть глазам и снова стал шарить биноклем по измятой ветром бесконечной водной равнине. Солдат стоит, служба идет…

Стоп, а это что? Черный круглый шар мелькнул в волнах. Показалось, что ли? Протер окуляры, навел — нет, вот он снова нырнул, скрылся и опять вынырнул ближе. Неужели скафандр? Мина плавала бы, а этот ныряет… А ну, стой, не спеши — может, не появится? Вот он снова, еще ближе. Ясно видна черная лоснящаяся круглая голова. Вроде даже стекло блеснуло. Ну, конечно, скафандр, что же еще может быть? Не зря капитан рассказывал, что на этом направлении дважды засекли неизвестный катер.

Вот это да! Ай да Ваня! Первый раз на посту и сразу засек. Шутка сказать! Бойко опустил бинокль, от радостного волнения слегка дрожали руки. Теперь главное — не терять из виду. Надо срочно сообщить на заставу. Метнулся к телефону и тут же услышал шаги. Выскочил из будки. Снизу по тропе подымался Дятлов в плащ-палатке, ремешок фуражки под подбородком. Видно, проверял посты. Вот кстати…

— Товарищ старшина, — голос у Бойко звенел скрытым торжеством, — вижу черный движущийся предмет на норд-вест-вест. Напоминает водолазный скафандр. Приближается к берегу.

Старшина взял бинокль, навел, подкрутил окуляры. Долго смотрел. У Ивана перехватило дыхание.

— Нерпа играет. А глаз у тебя неплохой, Войко…

* * *

«…Мама, служба идет потихоньку. Что и как, писать не могу. Сама понимаешь, почему. Лучше напиши о себе. Как вы там с Вероникой? Как твое здоровье? Насчет крыши подумать надо, ругаю себя, что не успел перекрыть. Пусть Вероника зайдет в поселковый Совет, председатель обещал помочь с ремонтом.

И тебе, мама, суставы твои тоже нужно подремонтировать. А то все откладываешь, а это потом, знаешь, как обернуться может? Мне бы спокойней было, если бы ты в больнице подлечилась хорошенько у Василия Васильевича, он ведь тебя давно уговаривал лечь.

Обо мне не беспокойся. Живем нормально, погоды отличные, питаемся, как в санатории. Так что не вздумай присылать какие-нибудь продукты, у нас все есть. Вот книг парочку пришлите, обязательно Джека Лондона и что-нибудь смешное, Вероника знает.

Как там наши соседи? Пишет что-нибудь Леня из своей Балтики?…»

* * *

Словно сдуло хорошую погоду. Пятый день над заставой низко идут тучи, почти задевая радиомачту. Свистит северный ветер, силясь отодрать железные крыши, гнет хилые сосенки, продувает насквозь. По пятачку теперь нужно ходить, держась за трос, — неровен час, сбросит ветром вниз. Океан весь грязно-серый, вздыбленный, страшный. Сотрясает утесы, будто пробует их на прочность.

Холодный дождь сечет лица, размывает глинистые бока сопок. Густой, белесый, как манный суп, туман — «мряка» стелется внизу, в распадках. Днем приходится включать прожектор.

Медвежонку соорудили деревянную будку, и он почти не вылезает оттуда. Даже чайка Вера не рискует забираться на крышу: нахохлившись, сидит на окне у старшины, косит маленьким черным глазком на ненастье.

Застава — как на острове. В порт теперь не проедешь даже на вездеходе. Прилетел вертолет, привез письма, газеты, две коробки с фильмами и улетел: у него еще три точки на побережье. Бойко писем не ждал, свое отправил только неделю назад. Но все-таки тоскливо стало. Старался не глядеть, как товарищи разбирают конверты, расходятся по укромным уголкам, прячут праздничные улыбки.

Деревья уже облетели, стояли голые, наклонив в одну сторону корявые ветви. Только сосенка возле прожекторного поста упрямо топорщила свои зеленые иголки.

«Тоже служит», — подумал Иван с уважением.

Да, служба идет своим чередом — в будку не спрячешься… «Наряд, строиться!»… «Заряжай!» Командир заставы ежедневно проверяет посты, в хорошую погоду его реже видели. Старшина, как и раньше, свободных от наряда гоняет на физзарядку.

Выдали теплое белье, шерстяные перчатки, ушанки — это в начале-то сентября!

Вернешься из наряда весь исхлестанный ветром, в задубевшей плащ-палатке, с пудовыми ошметками рыжей глины на сапогах. Ноги, как чугунные, руки мелко дрожат, когда закуриваешь. Присядешь на минутку, и уже клонит в соя. Не хочется ни есть, ни пить. А нужно еще чистить отпотевший автомат, мыть сапоги, сушить плащ-палатку.

Но, странное дело, несмотря на усталость, Иван был даже рад непогоде. Она словно бы уравняла его с другими на заставе. Сознание того, что он встречает трудности не хуже товарищей, взбадривало его, наливало тело неожиданной силой. Уже весело выходил под секущий дождь, брел, пригнувшись, навстречу шалому ветру. Радовало сознание, что он, Бойко, не боясь, шагает по этому дикому обрывистому берегу, когда все живое норовит спрятаться. «Это вам не под грибком стоять возле вещевого склада», — думал о чей-то неведомой легкой жизни.

Старожилы заставы говорили:

— Здесь еще ничего. Это цветочки. А вот на пляж назначат — там ягодки.

Пляж!

Бойко уже слышал не раз об этом пляже. Это был самый отдаленный и самый трудный участок заставы. Наряд туда возили на вездеходе, а зимой на ездовых собаках. Сверху был виден его дальний ориентир — мысок с одинокой кривой сосенкой. Только добираться туда приходилось кружным путем, в обход — километров тридцать, не меньше.

…В один из ненастных дней старшина заявился в ленинскую комнату, где ребята листали новые журналы, привезенные с материка Козыренко, и объявил:

— Исхаков, Бойко, Долгунец, Гогуа, Сысоев, готовьтесь: сегодня на пляж поедете.

Сысоев не преминул сострить:

— Плавки брать, товарищ старшина?

Дятлов покосился, сделал серьезное лицо.

— Бери. Плавать-то все равно не умеешь.

Вокруг засмеялись. По лицу Сысоева бродила обычная, чуть дурашливая улыбка — потешил народ.

На боевом расчете Майоров долго и придирчиво обходил строй, проверял снаряжение, заставлял расстегивать сумки с запасными магазинами и ракетами, спрашивал о здоровье. Подводил к макету побережья, отрывисто задавал вопросы по обстановке, и обычно добрые его глаза становились требовательными и колючими. Бойко все время казалось, что у него обнаружится какая-нибудь неполадка и его в последнюю минуту отстранят от пляжа. Но обошлось.

…Ехали долго. Иван пробовал дремать, но не удавалось. То и дело приходилось увертываться от мокрых сучьев и веток. Машину то заносило бортом, то задирало почти вертикально. Натужно выл мотор, вытягивая колеса из глинистой колеи. Зажав автомат между колен, сидел, полузакрыв глаза, ожидая, когда кончится эта проклятая тряска. Хорошо, что едет Исхаков, хорошо, что будет рядом. Вот сейчас приедут, и тот повернет к нему свое смуглое лицо, улыбнется, скажет: