Жизнь гейши. Мемуары самой известной гейши в мире - Минеко Ивасаки

него были две любимые пословицы. Первая – о самурае, требования к которому намного выше, чем к обычным людям. Настоящий самурай всегда должен сохранять лицо, поэтому, даже умирая от голода, он все равно будет делать вид, что еды у него в изобилии. Папа употреблял эту пословицу еще и в том смысле, что самурай никогда не выказывает слабости перед лицом обстоятельств. Другая его присказка – «hokori o motsu». «Береги честь». Живи достойно, несмотря на все превратности судьбы. Эти фразы он повторял так часто и с такой убежденностью, что мы принимали их как прописную истину.

Я была странным ребенком. По словам родителей, я почти никогда не плакала, даже в младенчестве. Они даже волновались: вдруг у меня плохо со слухом или я отстаю в развитии? Чтобы проверить это, папа иногда громко говорил мне разные слова прямо на ухо или специально будил, когда я крепко спала. Я выглядела испуганной, но по-прежнему не плакала.

Когда я немного подросла, родители поняли, что никаких отклонений у меня нет. Я часто витала в облаках, хотела знать названия всех цветов, птиц, гор и рек. Но при этом не желала, чтобы другие люди все испортили и открыли мне их имена. Считала, что если буду достаточно долго смотреть на какую-нибудь вещь, то она сама со мной заговорит. Я до сих пор в это верю.

Однажды мы с мамой любовались белыми и персиковыми космеями, которые цвели на дальнем берегу пруда. Я спросила:

– Как зовут этот цветок?

– Космея, – ответила мама.

– Ммм, космея. А вот этот маленький?

– Это тоже космея, – повторила мама.

– Как это? Разве у двух разных цветов может быть одно и то же имя?

Мама выглядела озадаченной.

– Ну, эту семью цветов называют космеями.

– Но у нас в доме живет целая семья людей, и у каждого человека есть свое имя. Значит, у каждого из этих цветов тоже должно быть свое имя. Я хочу, чтобы ты каждому дала имя, как и нам. Так ни одному цветку не будет обидно.

Мама пошла туда, где работал отец.

– Масако сейчас сказала мне кое-что странное. Она хочет, чтобы я дала имя каждому цветку космеи.

Папа повернулся ко мне:

– Нам не нужно больше детей, поэтому необязательно давать им всем имена.

При мысли о том, что нам не нужно больше детей, мне стало одиноко.

Особенно ясно я помню один прекрасный майский день. С востока, со стороны гор, дул мягкий зеленый бриз. Пышно цвели ирисы, все было в полном умиротворении. Мы с мамой отдыхали на передней веранде. Я сидела у нее на коленях, и мы нежились в солнечных лучах. Мама сказала:

– Какой сегодня чудный день!

И я ответила:

– Я так счастлива!

Это были последние блаженные мгновения моего детства. Я подняла взгляд. Через мостик к нашему дому шла женщина. Она казалась размытой, будто мираж.

Мама напряглась. Сердце ее пустилось в галоп, на лбу проступил пот. Изменился даже ее запах. Мама как будто в ужасе спряталась внутрь себя, прижала меня к груди в инстинктивном защитном жесте. Я тоже ощутила опасность.

Женщина приближалась как в замедленной съемке. Вдруг мне показалось, что время остановилось. Я точно помню, во что она была одета – темное кимоно с поясом оби, по которому бежал бежевый, коричневый и черный геометрический узор.

Я соскочила с маминых коленей, умчалась в дом и спряталась в кладовке.

Потом случилось вот что. В комнату вошел папа, и женщина принялась говорить с родителями голосом, полным чистой ненависти. Они пытались отвечать, но та постоянно их перебивала, и тон ее становился все более резким и агрессивным, а голос делался все громче и громче. Я не понимала бóльшую часть слов, но почему-то знала, что она произносит что-то очень грубое. В нее как будто вселился демон. Казалось, ее тирада продолжалась несколько часов. Что же такого сделали мои папа и мама, что она так себя ведет? Наконец незнакомка ушла.

На дом словно опустилась темная туча. Никогда раньше я не видела родителей такими расстроенными. В тот вечер за ужином царила напряженная атмосфера. Мы не чувствовали вкуса еды. Я была очень, очень напугана: прижалась к маме и спрятала лицо у нее за пазухой.

Братья и сестры рано отправились спать, я же, как обычно, устроилась на коленях у мамы. Родители почти ничего не говорили. Время шло и шло, а папа все не двигался. Я уснула у мамы на руках, а на следующее утро проснулась на матрасе вместе с родителями и псом Коро.

Спустя некоторое время жуткая женщина явилась снова. На этот раз она привела с собой двоих мальчиков, оставила их у нас и ушла прочь. Оказалось, что это были ее сыновья.

Старшего звали Мамору. На три года старше меня и очень избалованный, он мне не особо понравился, зато неплохо поладил с одним из моих старших братьев. С младшим же, Масаюки, мы подружились.

Мать мальчиков приходила навестить их примерно раз в месяц. Приносила игрушки и конфеты для своих сыновей, а нам – ничего, ни разу, хотя мы были такими же детьми. Вот когда пришло время вспомнить папину пословицу о голодном самурае.

Эту женщину я видеть не могла. В ее глазах было что-то хищное, холодное. Когда незнакомка появлялась, я привычно пряталась в кладовке, закрывала уши ладонями и выходила только после того, как она убиралась восвояси.

3

Как-то раз отец решил нанести визит госпоже Оиме и спросил, хочу ли я пойти с ним. Я обожала гулять с отцом, поэтому легко согласилась. Папа сказал, что мы просто идем в гости и сможем вернуться, как только я захочу.

Мостик перед домом был слишком высок, так что папе пришлось перенести меня на руках. Мы сели в трамвай, шедший до остановки Сандзо Кэйхан.

Прежде я никогда не уезжала так далеко, поэтому круглыми глазами рассматривала все чудеса большого города: множество домов, выстроившихся вдоль улиц Гион-кобу, и снующие толпы незнакомых людей. Все это было захватывающе и немного страшно. В результате к концу пути я сильно перевозбудилась.

Окия Ивасаки располагался на улице Синбаси, через три дома к востоку от улицы Ханамикодзи. Он был построен в том изящном архитектурном стиле, который так свойствен карюкай в Киото – длинное узкое здание, с выходящими на улицу окнами с переплетом. Отчего-то этот дом показался мне очень грозным.

Мы прошли через гэнкан (вестибюль при входе) и