Там, где поют киты - Сара Харамильо Клинкерт

возрасте, когда самые важные вещи в жизни — вовсе не вещи. И все-таки в его крохотный чемоданчик уместились все его песни, и поэтому, когда он ушел, Паррука надолго погрузилась в тишину. Иногда ее нарушал звук сухих рвотных позывов — у матери в этом был большой опыт, она часто засовывала себе пальцы в глотку, чтобы вызвать рвоту. У матери вообще было много очень странного опыта, но Канделария пока слабо представляла, как должна себя вести нормальная семья. По правде говоря, она и не знала, что значит «нормальная семья», по той простой причине, что ее семья таковой никогда не была.

Их часто называли необычными и эксцентричными. Семейка чудаков, чокнутых, отшельников, дикарей, но зато дружная — без всякого сомнения, дружная, думала Канделария, потому что еще не знала, что иногда достаточно одной секунды, чтобы порвать неразрывное. Она пошла искать брата, ей хотелось услышать голос разума, который скажет ей, как быть в такой непривычной ситуации. Но к тому времени, как она нашла Тобиаса, он уже наглотался своего варева, которое пил всякий раз, когда хотел сбежать, не делая ни шага. Канделария обнаружила его под лавром, погруженного в странное спокойствие, в каком он пребывал в последние дни. Он сидел с закрытыми глазами, совсем не шевелясь, хотя уже вымок под дождем. Издалека доносились надрывные однообразные крики, выражавшие в точности то, что было у Канделарии на душе: «Ай, как тяжко жить на свете! Ай, как тяжко жить на свете!»

Она попыталась определить, откуда раздается этот жалобный голос, так похожий на голос ее матери. Но Канделария знала, что это не мать. Не на этот раз. Она отправилась на поиски и наконец нашла дона Перпетуо: он покачивался на ветвях араукарии, раскинув крылья, со взъерошенными перьями, потому что для попугая нет большей радости, чем купаться под музыку дождя. Канделария остро позавидовала птице, такой далекой от людских драм и чуждой им, способной думать только о себе. Вся жизнь попугая сводилась к поиску спелых фруктов, сну среди листвы и ожиданию дождя, чтобы искупаться. Он мог полдня провести за чисткой перьев и нисколько не переживал по этому поводу.

Она забралась в гамак и продолжила наблюдать за попугаем. Он все сидел с раскинутыми крыльями, и его крики эхом отдавались в сельве, вторя последним звукам дома: рыданию матери, визгу дверных петель, нескладной песне дождя, падающего на крышу. Канделария поджала губы и раскрыла глаза пошире. Она не любила плакать. Отец говорил: когда хочется плакать, надо посчитать до тридцати. Загвоздка была в том, что до этого числа еще надо дойти. У Канделарии никогда не получалось и прежде, а тем более теперь, когда слезы уже подступали. Сейчас ее бы устроило досчитать и до десяти: раз, два, три, четыре, пять… Досчитала она только до пяти, потому что больше не выдержала и моргнула. И когда ей пришлось закрыть глаза, она почувствовала на щеках дорожки слез.

Всхлипы Канделарии вступили в печальную песню того дня. Песня была длинная, и она, честно говоря, надеялась, что у нее не будет повода исполнять ее снова, хотя сама в это не верила, потому что от природы была плаксивая. Этим она, конечно, пошла в мать. Канделария еще плакала, когда отправилась искать головастиков в свой аквариум. Она пожелала, чтобы отец вернулся до того, как они превратятся в жаб. Но она тогда еще не знала, что в двенадцать лет можно многого желать и почти ничего из этого не сбывается.

* * *

От ухода отца и до приезда Габи де Рочестер-Вергары была только тишина. Она подстерегала в каждом коридоре. Проползала между чугунными решетками и в приоткрытые окна. Терпеливо сидела на гранитных китах со спокойствием стервятника, ждущего добычи. Канделария оказалась одна перед лицом всей этой тишины. Формы этой тишины пугали, потому что она не могла их определить, не могла понять, где кончаются ее границы. Канделария попыталась ее коснуться — она была ледяная и хотела откусить ей пальцы. Тишина была непостижимого цвета. Плотностью напоминала тени, когда они становятся длинными. Пахла влажностью мха и вечно протекающей крыши, откуда капли спешили в объятия плиток пола. Возможно, потому что было такое время года, когда дождь никак не прекращается. Возможно, потому что никто не знал, как починить черепицу, чтобы не пропускала воду. Тишина была повсюду: в воздухе, где замирает птичий полет, в глубине земли, у самых нор броненосцев, в мутнеющей день ото дня воде бассейна, в плафонах люстр, которые никто никогда не мыл, и потому в них копились мертвые насекомые.

Канделарии было страшно нести на себе такой груз тишины, как бывает страшно из-за вещей, выпадающих из повседневности. Она по-настоящему боялась. Впервые в жизни она осознала, что ей не к кому бежать. Так она поняла, что, если бежишь к кому-то — это встреча, а если наоборот — это бегство. Она угадывала страх в порах своей кожи, в пробирающем спину ознобе, от которого подкашивались ноги. В те времена, когда отец был рядом, страх ощущался совсем по-другому. Это был самый легкий способ напроситься на объятие, на то, чтобы ее прижали к груди и сказали, что все будет хорошо. Теперь ей никто ничего не говорил. Теперь не было ни объятий, ни груди, ни легких способов.

Канделария еще не знала, что ничего подобного больше не будет. Даже отца у нее больше не было. Этого она тоже не знала, но он не вернется, как бы она ни вглядывалась в изгибы дороги, высматривая машину, которая должна привезти его обратно домой. Машину, окутанную облаком пыли, по какому издали можно заметить автомобили на забытой дороге, или машину, разбрызгивающую грязь по канавам, если прошел дождь.

Иногда она смотрела и на китов, а киты смотрели на нее, и тогда она гадала, кому раньше надоест ждать.

* * *

Первыми на уход отца отреагировали растения. Начали повсюду расползаться, потому что некому теперь было их остановить. Канделария знала, что такое может произойти. Отец ей рассказывал, как вызвал потоп, когда пытался отвести в сторону русло ручья, и как взбунтовались лягушки, когда он задумал осушить болото. И как сопротивлялись корни деревьев, когда он копал котлован под бассейн. Она своими глазами видела, с какой скоростью растут сорняки и как отважно животные обороняют территорию, которая всегда им принадлежала.

Не оборонялись только киты. Они покрылись мхом и грибами, хотя Канделария каждый день поливала их соленой водой. Она сама готовила ее в ведре, воссоздавая соленость океана. А