Нино и её призраки - Анна Аркадьевна Теплицкая

— Нашла?

Я отрицательно помотала головой и побежала по коридору в нашу с Лейлой комнату. Память об этом заставляла меня содрогаться от стыда. Только когда я укрылась одеялом с головой, меня настиг ужас. Какая я дура! Мы с Гелой рисковали, встречаясь по ночам в его спальне. Мы оба понимали: стоит Ие проснуться и не обнаружить меня рядом, она пойдет на поиски и нигде меня не найдет. Несложно будет догадаться, где я провела ночь. Эти мысли пугали, но не были достаточно серьезными, чтобы сподвигнуть нас на решительный шаг.

В глубине души я надеялась на Гелу. Мне казалось, что если он позволяет этому происходить, то он ситуацию контролирует, а оказалось, что нет. Он, как и я, просто плывет по течению. Это напомнило мне, что в любую минуту все это может сломать жизнь сразу семерым людям.

Как-то днем я поехала за кремом на улицу, что тянется вдоль Ботанического сада, и потом долго бродила по таким улочкам, о существовании которых и не подозревала. Я живу в Питере двадцать пять лет, хожу по одним и тем же дорогам, дышу одним и тем же пыльным воздухом, смотрю в это чужое небо. Это город институтов и парков, дворцов и ангелов на шпилях, соборов, внушающей ужас «Галереи» и странных магазинов с классными шмотками от питерских дизайнеров, районов с непоэтическими названиями — Невский, Фрунзенский, Московский, Красносельский… почему бы чиновникам не сесть и не придумать для всего это более подходящие названия: «Эрмитажная ротонда», «Петродворцовая линия метро», «Места обитания сфинксов и грифонов»?

Хотелось думать обо всем и ни о чем — голова наполнилась множеством подробностей, на фоне которых реальная жизнь побледнела. Я теперь витала в раздумьях, наслаждалась забытыми впечатлениями, деталями, которые по незрелости даже не замечала. Столько было интересного в моей жизни! Ноги сами понесли меня в сторону Большой Пушкарской. Теперь я могла пересмотреть многие моменты с позиции взрослого, оценить их и сделать выводы. Эта мысль последнее время постоянно возвращалась и уже успела надоесть мне до невозможности. Пока я смотрела на парадную, значившую для меня так много, кто-то меня окликнул. Это был Леван, младший брат Ии, с большой мятой коробкой в одной руке и растением в другой. За то время, что мы не виделись, он сильно возмужал, раздался в плечах и стал сантиметров на двадцать выше меня.

— Нино! Что ты тут делаешь?

Почему-то я засмущалась, будто он застиг меня врасплох за чем-то неприличным. Мне показалось стыдным, что спустя столько лет я здесь, рыскаю в поисках давно забытых эмоций, как старый пес, пытавшийся уловить их рассеявшийся след.

— У меня тут недалеко подружка живет, — соврала я. — А ты почему здесь? Здесь же была ваша квартира, так?

Будто бы я не помню.

— Почему «была»? Она и есть, я теперь тут живу.

Чудесный у него голос, спокойный и мягкий.

— Серьезно?

Леван добродушно улыбнулся и кивнул.

— Я думала, вы продали ее.

— Папа ее заложил, — неохотно сказал он. — Но потом смог выкупить. Родители окончательно переехали за город, а я пытаюсь делать ремонт. Вот, перевожу с дачи некоторые вещи.

— Какой ты молодец! И как получается?

— Честно говоря, хреново, — признался Леван. — Хочешь посмотреть?

Его глаза лучились доброжелательностью. С возрастом он стал сильно похож на Гелу, хотя напрочь лишен той хищности, которая составляла сущность его отца и которая меня так привлекала в юности. Он взял от него лучшее, был спокоен и мужественен, умен, умел улыбаться мягко и открыто. Тут я вздрогнула: именно таким я представляла брата Гелы Давида в годы лихой буйности моей неуемной фантазии. Я забрала у Левана куст:

— Давай помогу тебе.

— Это мамины цветы, она мне целую машину напихала, — пробурчал он.

— Знаю, — сказала я. — Каланхоэ.

Мы поднялись по старой лестнице, и я смотрела, как он, поставив коробку, возится с ключом, прежде чем открыть дверь из моего коридора.

— Заходи.

Это был будто бы призрак квартиры, которую я любила. В ней уже не было души Гелы, Ии, Левана или Лейлы, она была пустая, и это чувствовалось. Пропало наше зеркало из холла, дурацкие статуи и турецкие ковры. Я заглянула на кухню: без тарелок и Лейлиных безделушек она тоже пришла в запустение, у раковины красовались новомодный чайник и фарфоровая пепельница в виде сердца. В гостиной одиноко висела золотая люстра, лишь напоминая о былом величии этой комнаты, роскошные диваны, кресла и даже обеденный стол пропали бесследно.

— Тебе предстоит много работы, — крикнула я в коридор.

— Да уж. Здесь мало что осталось от нашей семьи, — подтвердил мои соображения его голос. — Тут целый год жил какой-то мужик с любовницей, они не слишком заботились о домашнем уюте.

Вот и вскрылась тайна фарфоровой пепельницы.

Я заглянула в спальню Гелы и вздрогнула — здесь все осталось, как было. Кровать аккуратно заправлена покрывалом, по-моему, даже тем же самым, хозяйское кресло, часы с волчьей пастью. Я привалилась к дверному косяку. Разлечься бы здесь и не вставать несколько часов.

— Ностальгируешь? — Леван подкрался так тихо, что я его не услышала и предательски вздрогнула.

— Что, прости?

Он закурил — при мне это было впервые.

— Ты что, куришь?

— Время от времени.

Он затянулся, раздувая ноздри, и я поймала себя на мысли, что мне бы не хотелось, чтобы он курил. Ему не шло. Курение придавало его образу жесткость, и сравнение с Гелой становилось нестерпимым. И тут Леван стал вдруг намного, намного старше меня.

— Ты помнишь, как мы встретились с тобой однажды на этом самом месте?

— М?..

— Ночью.

— Помню.

— Мы с тобой это никогда не обсуждали.

Молчание сначала стало гнетущим, а потом превратилось в густое тяжкое безмолвие; эта квартира редко слышала тишину в былые времена, но теперь мы здесь с ним только вдвоем.

— Я всю жизнь ненавидел его за грязь. Я смотрел на тебя, как на недосягаемую высоту. — Пепел падал прямо на пол, но Левана это вряд ли волновало. — Ты была не такая, как Ия. Женственная, целеустремленная и недоступная, непорочная.

Я?! Непорочная?

— Это тебе так в детстве казалось, — сказала я.

— Возможно. А потом я понял, что он и до тебя добрался.

— Гела?

— Отец.

—