Ложь от первого лица - Гайл Харэвен

В уплату Электрической компании

Сумма, дата, подпись.

А на чеке справа вверху тоже: Одед и Элинор Брандис и домашний адрес.

Как невеста из какого-нибудь прошлого века я подписала «Элинор Брандис», исполненная благодарности за дарованное мне новое имя. Готхильф, как отметил свекор, встречается не часто. Готхильф фамилия редкая. Она может исчезнуть.

— Элинор, ты вообще слышишь, что я тебе говорю?

— Что?

— Я говорил о возможности отложить дело… Не важно.

— Но я хочу, чтобы ты говорил. — Я действительно хотела, потому что мой муж становился очень красивым, когда объяснил мне правовые вопросы. Мне не терпелось увидеть, как он говорит; но вот слушать его мне было трудно.

— Я хотел сказать, что папа напрасно вмешался, если судья согласится отложить дело, появится возможность… Ладно, это не интересно. Юридическая чушь.

— Зачем ты так говоришь? Я хочу услышать. Знаешь, я подумала о том банкете. Может, будет лучше всего, если твой папа достанет приглашение и для меня.

Глава 5

В том году Яхин и Нимрод впервые не были на Седере, и в дни, предшествовавшие Песаху, мысль об этом не давала покоя их отцу:

— До сих пор нам очень везло — всегда в последнюю минуту хотя бы одному из них удавалось вырваться. Я понимаю, что это всего лишь вопрос везения, но отказаться от него не готов.

Мужа отсутствие детей огорчало, меня нет, но мой испорченный мозг родил мысль: грусть, которую я по мнению окружающих должна испытывать, будет служить оправданием моим странностям: апрель самый жестокий месяц года. Песах — самый трудный праздник. За один вечер погода резко изменилась, и от внезапно наступившей жары луна раздулась в оранжевый шар, а волки оскалили зубы и завыли от тоски.

Семейный праздник под полной оранжевой луной — испытание для каждой семьи, и волчице вполне естественно скорбеть об отсутствии сыновей.

Песах — это еще и судный день для семей, праздник взаимного сведения счетов. И, похоже, нет более подходящего времени для сюжетных поворотов.

Так почему бы и мне не представить праздничное застолье в доме Брандисов началом новой главы?

Вот семья собралась вокруг стола, дедушка восседает во главе, бабушка напротив. Под гладью беседы закипают старые конфликты, постепенно они разогреваются, напряжение растет, поднимается и выплескивается. На свет вытащены тайны. Жестоко вспыхивают запретные эмоции. Отец против сына. Сын против отца. Невестка со свекровью со злостью сражаются за право обладания единственным сыном. Все, что годами держалось в узде, вырывается на волю.

Поверит ли кто-нибудь мне, когда я скажу, что в семье Брандисов не было никаких темных секретов, кроме моих? Что этим добрым людям удалось создать небывалое: счастливую семью?

Земля соли была чиста, и я очистилась под солнцем этой земли, но грязь вернулась, чтобы меня замарать.

Жители этой земли, принявшие меня в свою семью, не были ни глупы, ни наивны, они знали о существовании зла. Но они никогда не знали этого так, как пришлось узнать мне, в них самих зла не было.

Короче, никакого поворотного момента в семье на Седере не произошло, я сумела не дать тьме вырваться наружу, и единственное изменение в сюжете в тот вечер — я почти перестала разговаривать.

Наши движения казались свободными и раскованными. Одед надел синюю рубашку, купленную в Сиэтле — белые рубашки у нас принадлежат повседневной рутине в суде — и я встала от компьютера расстегнуть ему верхнюю пуговицу.

Элишева прислала поздравление с праздником в обычном обрамлении из оленьих следов, приписав на иврите английскими буквами «В будущем году в Иерусалиме».

— Что ей ответить? И вас с праздником? Аминь? Аллилуйя?

— Думаю, она обрадуется любому ответу. Пора идти.

Работало радио, муж ему подпевал, диктор сообщил, что «на просторах страны завершилась подготовка к празднику». Меня немного смутило слово «завершилась» — будто вершина взята, какая еще вершина? — но я успокоилась довольно скоро.

Впервые после зимы я надела сандалии. Вынула из холодильника харосет. Одед взял миску с салатом. Когда мы уже стояли в дверях, позвонил Яхин, и Одед сказал ему, что мы поговорим позже из дома дедушки и бабушки.

Решительно настроенные не допустить, чтобы отсутствие детей омрачило праздник, Рахель и Менахем пригласили пару друзей, четверо детей которой были за границей и в армии, и дальнюю родственницу Менахема, приехавшую из Аргентины на экскурсию со своим молодежным движением, которую они ошибочно называли «племянницей». В последнюю минуту пригласили одного из стажеров офиса, когда выяснилось, что он рассорился с родителями.

Дедушка сидел во главе стола, бабушка напротив. Дедушка поднялся произнести благословение. Мы ответили «Аминь» и прочитали Агаду с деловой серьезностью людей, выполняющих не самую неприятную обязанность.

До «кровь, и огонь, и столпы дыма» я сидела спокойно. Я даже заметила, как смягчилось лицо стажера, когда племянница-сионистка прочитала по слогам «Чем отличается эта ночь от всех других ночей». Когда она читала четыре вопроса — которых на самом деле не четыре, а только один повторяющийся вопрос, — ее обожженное солнцем Масады лицо стало еще краснее.

Я ждала, окончания чтения. Мне хотелось спросить, назначена ли уже дата банкета для участников конференции. Мне было важно это узнать, но поселившийся во мне китайский мандарин продолжал вести меня по пути терпения, и я продолжала терпеть.

Реальность обрушилась на меня, когда мы окунали пальцы в бокалы, чтобы пролить кровь, огонь, столпы дыма и остальные из десяти казней, по капле на казнь. Из соседнего дома, где праздновать начали раньше, донеслось пение, и со звуками песни «Мы были рабами», с каплями вина, слившимися в красную лужицу на тарелке, все Седеры в стране слились для меня в один Седер — я вдруг ясно ощутила, что и нелюдь тоже сейчас сидит за столом, он словно сидит вместе с нами и вместе с нами окунает палец в бокал. А еще я знала, что он уже здесь, в Израиле, а я еще не готова, совсем не готова, моя подготовка не завершена.

Нет, я не лишилась рассудка ни в ту минуту, ни вообще: у него есть сын ультраортодокс. Эти люди, как говорила Эрика, неукоснительно выполняют заповедь почитания родителей. Если уж отец приехал в Израиль, его, конечно же, пригласили на Седер. Логично предположить, что в эту самую минуту он сидит с кипой на голове, окунает палец в бокал и, возможно, поет. Не поет — уточнила я про себя — еще не поет. У религиозных чтение занимает много времени, поэтому