По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

Бабка широко на миг раскрыла глаза.

– Не пособите, как говорится? – спросил Илья, подделываясь под деревенский язык и мгновенно думая, что в городе он подделывался под тот язык, а здесь под этот… Хотя чего уж? Этот язык его и есть.

Баба еще некоторое время пожирала очкастого пришельца взглядом, потом круто развернулась, и, рванув дверь, шагнула с крыльца в темную глубь сеней, и захлопнула с треском дверь. Слышен был лязг засова.

Илья в недоумении взирал на серую дверь.

– Нетути! Нетути ничóго! Уходи! – глухо произнесла за дверью баба.

Илья закашлялся даже от неожиданности.

– То есть… соли? – спросил он. – Нету соли?

– Нетути! – ответила дверь.

Илья тупо смотрел на дверь. Он не мог в это поверить. Но уже вспоминал, что и его мать что-то мудрила с солью, набивала банки…

– Да что вы все, – проговорил растерянно Илья, топчась на скрипучем крыльце, – очумели? Нам же совсем немного… А, хозяйка! – позвал он громче.

Но дверь отозвалась заполошным лаем Лимонада.

Пожимая плечами, Илья спустился с крыльца, посмотрел на оконца, там кто-то мелькал. «Азия», – невольно проговорил он в себе… Как тот чиновник из «Писем из деревни» Энгельгардта… Да, ехал чиновник в распутицу мимо имения профессора химика, сосланного в смоленское Батищево за участие в студенческих волнениях в Петербурге, а помещик, то есть Энгельгардт, любивший ходить в обычной деревенской одежде – в полушубке, сапогах, – как раз прогуливался. Экипаж чиновника застрял, была весенняя распутица, злые собаки накинулись с лаем, и чиновник разорался, понося Энгельгардта. Но тот разом его окоротил, заявив, что если гость не умолкнет, сейчас же позовет работников и те зададут ему. Чиновник с кокардой разом присмирел, разобравшись, кто есть кто. Разговорились. Энгельгардт объяснил, почему он держит злых собак: это дешевле, чем платить двум сторожам, вот и все. И чиновник в ответ воскликнул что-то вроде этого: «Помилуйте! Но ведь это Азия!» А Энгельгардт, уже проживший в глухой смоленской ссылке года три, спокойно согласился: «Да-с, а вы думали, Европа?»

«Письма из деревни» очень нравились Илье. Он такую деревню и застал. Она мало изменилась даже при большевиках. Только помещики – кто попрятался, а кого и выслали в Сибирь или вовсе извели. Борька Желна тоже читал Энгельгардта и хотел ставить спектакль по этим письмам, но не мог найти драматурга, тогда он сам взялся писать, но дальше первого акта не продвинулся. А вот его приятель художник Глеб Смядынский, загоревшийся этой идеей, начал писать декорации, это был дремучий мир, населенный коровами, быками и овцами и волками в духе помешанного врага рабочего класса, как клеймили его газеты, Павла Филонова, формалиста. Илье не довелось видеть картин Филонова, он только слышал восторженные рассказы тонкошеего Глеба Смядынского, чем-то напоминавшего Адмирала…

Илья вернулся к велосипеду. Что было делать? Золотой луг за рекою угас. Солнце садилось, освещая уже только верхушки елей вокруг хутора. Можно было, наверное, попытать удачи и проехать дальше. Но он чувствовал страшную усталость. Все-таки жизнь музейного работника малоподвижна, это уж так… «Мы тут Тортиллы все», – говорил, посмеиваясь, уцелевший при чистке, старый сотрудник Петкевич, с желтыми от табака усами и грустными выцветшими глазами. «А у кого же, любезнейший Филипп Ахромеевич, золотой ключик, а, а, а?» – вопрошала Юлия Страцева, игриво кося своими сибирскими тоже каштановыми глазками. Петкевич отвечал образно: «У всех у нас». – «То есть? Не говорите загадками, этакой вы Вельзевул!» Кличку эту Петкевич получил за упорную борьбу с мухами: он сражался с ними мухобойкой и всем предлагал делать то же самое, даря эти мухобойки, которые сам и мастерил. Петкевич был отменно брезглив и боязлив по части всяких заболеваний, а мухи-то и являются главными переносчиками болезнетворных микробов. Еще он развешивал всюду клейкие ленты на погибель мухам, что, впрочем, не нравилось музейным сотрудницам: ленты пачкали их блузки и платья, липли к прическам и вообще раздражали своим унылым колыханием и запахом касторки, смешанной с вареньем и канифолью.

И Петкевич, взглядывая на Каштанку, отвечал, разводя белыми пухлыми руками: «Ведь Смоленск город-ключ? А мы горожане… хе-хе, сиречь – ключники».

Хотелось есть, пусть и не соленую пищу. Поужинать, позавтракать, а уже в обед они доедут до деревни и там раздобудут соль.

Но каково? Не выпросить соли?.. Это уже не то что Азия, а вообще черт знает что. Россия, одним словом.

И он развернул велосипед и покатил назад. Тут же послышался приближающийся лай. Лимонада то ли выпустили, то ли он сам вырвался на свободу. Илья оглянулся. Точно – из-за плетня вылетел этот желтоватый пес и бросился за ним вдогонку. Илья налег на педали. Пес бежал стремительно. Илья крутил педали, пока не заметил на обочине хороший камень, тут же затормозил, соскочил, уронив велосипед, схватил камень, обернулся и метнул в подбегающего пса. Камень угодил прямо по желтоватой хребтине, пса кинуло в сторону, он отчаянно завизжал и упал, но тут же поднялся, постоял, пошатываясь, и побежал, воя и скуля, восвояси.

Илья вытер руки о штаны, поднял велосипед.

Пес, воя, убегал, скрылся за плетнем. Не успел Илья сесть на велосипед и поехать, как сзади раздались матерные проклятья. Ругался, видно, тот старик, хозяин хутора. Ругался то ли на дурного воющего пса, то ли на незадачливого туриста.

Илья нажимал на педали, крепко держал руль, чертыхался.

А тот чиновник-то остался по приглашению хозяина в имении на ночь и оказался, как пишет Энгельгардт, милейшим человеком и прекрасным собеседником.

– Ну, я не чиновник, а тот дед не Энгельгардт! – воскликнул Илья на ходу.

Он лихо спустился с того высокого места, где повстречал всадника.

Еще издали он почуял запах костра и пожалел, что вызвался поехать за солью, пусть бы ехал вояка Арсений, может, у него это лучше получилось бы. А он посидел бы с Аней у костра… Тут ведь нельзя доверять и лучшему другу?

Увидев на полянке неподалеку от палатки две фигуры у веселого красно-золотого костра, Илья внезапно твердо решил сделать в этом походе предложение Ане. В Вержавске. Да. Сколько можно тянуть. Просто, как верный друг, он не хотел воспользоваться своим преимуществом. Когда-то они поклялись, что чувство их к этой девушке с ореховыми глазами останется платоническим во веки веков. Но это было наивно. И нечестно в отношении Ани. Она ведь все это время тоже ждала, пропуская мимо ушей насмешки селянок, укоризны матушки, мол, так-то и останешься в девках. Но – кого именно она ждала?.. Этого Илья не знал.

И сейчас у него похолодели руки и уши