Перевод с подстрочника - Евгений Львович Чижов

густых теней от высоких старых чинар. Портретов Народного Вожатого было не так много, как ожидал увидеть Олег, помня статьи, где утверждалось, что президент Гулимов обступает вновь прибывшего толпой из одного человека, повторенного несчётное количество раз, и всё же на каждой улице им рано или поздно попадалось его лицо, скорее европейское по форме, но с отчётливо азиатским разрезом глаз. Народный Вожатый со школьниками, со спортсменами, с молодыми учёными, вручающий ключи новосёлам от ещё не достроенного дома и перерезающий ленту на открытии нового завода — на каждом плакате его значительное, излучающее уверенность лицо, выделявшееся в любом окружении, служило гарантией того, что всё идёт, как должно: спортсмены непременно победят, учёные совершат свои открытия, дом будет достроен, завод перевыполнит план, а школьники — курчавые чертенята, из последних сил сдерживающиеся перед камерой, чтобы не прыснуть со смеху, — вырастут честными гражданами и патриотами. Владельцы магазинов и заведений вывешивали постеры с изображением президента, похоже, в расчёте подтвердить его авторитетом качество своей продукции: взирая с витрины обувного поверх сапог и ботинок, он словно обещал, что этой обуви не будет сносу, а встречая посетителей на дверях ресторана, свидетельствовал, что всё там самое свежее и по высшему разряду. Скоро Печигин привык к этому лицу как к постоянной детали городского пейзажа, не позволявшей тем не менее не обращать на себя внимания: когда они проезжали газетный киоск, сплошь увешанный плакатами эстрадных исполнителей, Олег почувствовал присутствие между ними Народного Вожатого прежде, чем смог разглядеть его. Продавца за прилавком видно не было, но наружу свисали две голые волосатые ноги в сандалиях. Вероятно, читатели прессы не часто его беспокоили, и он решил устроить себе сиесту.

— Ну что, про соляные озёра, куда сбрасывают расстрелянных, он тебе рассказывал? — не отрываясь от ноутбука, внезапно спросил Касымов.

Ему уже сообщили про Алишера? Неудивительно, подумал Олег. К Тимуру, как главному комментатору, эксперту, аналитику и тому подобное, первому должны поступать известия обо всём, происходящем в стране. Напрасно, напрасно он умолчал о попутчике.

— А про вымершие зимой кишлаки в горах? Про сотни и тысячи замёрзших насмерть?

Приходилось признавать, что об этом и шла речь в поезде.

— Вот видишь! — Тимур усмехнулся своей прежней, хорошо знакомой Печигину извилистой ухмылкой, увязавшей теперь в рыхлом тесте лица, делаясь от этого расплывчатой и как будто безнадёжной, — улыбкой человека, который устал всегда и во всём быть правым.

— Я ни разу его не видел и не слышал — и всё равно знаю всё, что он тебе пел, от слова до слова. Потому что все они перепевают один и тот же набор сплетен! Спроси у любого химика, он тебе скажет, что вода в соляных озёрах ничего не растворяет и, если бы туда бросали человеческие тела, они так и оставались бы там плавать, как солёные огурцы в банке! Да что химик — всякий школьник тебе это подтвердит! И всё равно они повторяют эту нелепицу, хотя и сами в неё давно не верят! Что до замёрзших зимой, то у меня есть статистика, заверенная комиссаром ООН, — их было двенадцать человек. Но таким, как твой попутчик, мало двенадцати, им подавай сотни, тысячи трупов! Это то, чего они хотят, — чтобы мертвецов было как можно больше! А они обвинили бы во всём правительство и захватили власть.

— «Они» — это кто?

— Исламисты, фундаменталистское подполье. Слепые, узколобые фанатики, коварные и безжалостные. Они пробираются на все этажи власти, сочувствующие им есть повсюду, любой верноподданный служащий может быть в душе тайным исламистом. Здесь только на поверхности тишь да гладь, в глубине же, ни на секунду не прекращаясь, идёт борьба. Если бы не Народный Вожатый, которого обожает народ и, главное, армия, они бы уже решились на открытый удар. Только на нём, на его харизме и авторитете здесь держится мир. Мы, по сути, находимся тут на передовой скрытой войны — а ты когда-нибудь слышал, чтобы на передовой была демократия? Многопартийность? Разделение властей? Чего там ещё не хватает нашим западным критикам? Да любая демократия через неделю обернётся здесь резнёй! В Коштырбастане пять основных больших племён и около двадцати мелких, и между всеми старые счёты, обиды, претензии. Стоит центральной власти хоть немного дрогнуть, и все они вцепятся друг другу в глотку! А исламистам только этого и надо! Они хотели бы, чтобы вновь началась гражданская война и волна пролитой крови подняла бы их до вершины власти!

— Что с ним сделают?

— С твоим попутчиком? Ничего. Он мелкая сошка, такие могут быть опасны лишь как инструмент в других, более сильных руках. Поговорят и отпустят. Просто чтобы знал, что о нём помнят и если он вздумает совершить какие-нибудь резкие движения, то это не пройдёт незамеченным. Народному Вожатому приходится помнить обо всех, — Тимур показал за окно машины вверх, в направлении неба.

Печигин посмотрел туда и увидел возносящуюся на высоту многоэтажного дома мраморную стену, а на ней гигантский сапог. Лишь когда машина отъехала, он смог разглядеть в заднее стекло весь огромный памятник, высившийся над площадью и всем центром города. Народный Вожатый в простой военной форме поднимал над головой голубя, расправляющего крылья, — очевидно, знак мира, — подавшись при этом вперёд, словно подталкивая голубя к полёту, развернув широкие плечи и выкатив колесом грудь, как вытягиваются после выступления гимнасты.

— Между прочим, на две головы выше статуи Свободы, — заметил Касымов. — И смотровая площадка есть. Но ему самому памятник не понравился. Даже на открытие не пришёл.

— Похоже, он человек не без вкуса. Это и по стихам видно.

— Дело не во вкусе, он вообще против всего этого — памятников, плакатов, славословий в его адрес. Но с этим ничего не поделаешь, волна поднимается снизу, и её не остановить. Он, например, отменил официальное празднование своего дня рождения, но люди всё равно каждый год его отмечают. Можно запретить официальные и чрезмерные проявления любви, но саму любовь не запретишь.

— За что ж они его так любят? Подозреваю, что не за стихи. Мои попутчики в поезде их явно не читали.

— Конечно, стихи не главное, хотя многие у нас знают их наизусть, по всей стране проходят конкурсы чтецов-декламаторов, а некоторые положены на музыку и их поёт весь народ — это ты ещё, я думаю, увидишь. Но главное другое: в Народном Вожатом воплощен большой смысл жизни каждого отдельного