Пан Володыёвский. Огнем и мечом. Книга 3 - Генрик Сенкевич

татары на спусках придерживали сани веревками; только на возвышенных равнинах, где ветры выгладили снежный наст, удавалось быстро ехать по следам каравана, что вместе с нвираком и двумя учеными анардратами незадолго перед тем выехал из Хрептева.

Он взмахнул буздыганом, так что бурка поднялась на нем, как крылья хищной птицы, и пронзительно крикнул:

– Тро-гай!

Хотя путь был и труден, но все же не настолько, как бывало порою в этом лесистом, изрезанном реками, ручьями, расщелинами и оврагами краю, и они радовались, что перед наступлением ночи успеют добраться до глубокого оврага, в котором лежал Могилев. К тому же день обещал быть погожим. Вслед румяной заре встало солнце, и в его лучах ослепительно засияли леса и овраги. Ветви деревьев словно усыпали блестками; снег блестел так, что глазам становилось больно. С высоких мест сквозь опушки, как сквозь окна в лесу, взгляд устремлялся вдаль – туда, к Молдавии, и тонул в белом с синевой, залитом солнцем просторе.

Воздух был сухой, бодрящий. В такую пору люди, как и звери, чуют в себе силу и крепость; кони громко фыркали, выпуская из ноздрей клубы пара, а татары, как ни щипал их мороз, заставляя упрятывать ноги под полы халатов, знай себе распевали задорные свои песни.

Солнце наконец поднялось к самому зениту небесного шатра и стало пригревать. Басе с Эвой даже жарко сделалось в санях под шкурами; ослабив завязки и откинув капюшоны, они явили свету румяные лица. Бася принялась разглядывать окрестность, а Эва – искать глазами Азью. Подле саней его не было, он ехал впереди с небольшим отрядом черемисов, который высматривал дорогу, а в случае надобности расчищал ее от снега. Эва даже нахмурилась было, но пани Володыёвская, отлично знавшая воинскую службу, утешила ее:

– Все они такие. Служба есть служба. Михалек мой тоже и не взглянет на меня, когда службой занят. А как же иначе? Коли солдата любить, так уж хорошего.

– На постое-то он с нами будет? – спросила Эва.

– Гляди еще надоесть успеет. Ты заметила, когда выезжали, как он радовался? Так и сиял весь.

– Видала! Очень радовался!

– То ли еще будет, когда он разрешение получит от пана Нововейского!

– О! Что меня ждет! Будь на то воля Божья! Хотя я просто обмираю, как подумаю о батюшке. Ну как кричать станет, ну как упрется да и откажет? Ох и достанется мне, когда мы домой воротимся!

– Знаешь, Эвка, что я думаю?

– А что?

– То, что с Азьей шутки плохи! Брат твой еще мог бы ему противостоять, но у батюшки нет ведь гарнизона. Вот я и думаю: коли он упрется, Азья все едино тебя заполучит.

– Как же так?

– А вот так, похитит. Говорят, с ним шутки плохи… Как-никак Тугай-беева кровь… Обвенчается с тобою у первого попавшегося ксендза… В других-то местах надобны и помолвка, и бумаги, и разрешение, а у нас? Дикий край, все немного по-татарски…

Лицо у Эвы просияло.

– Вот этого я и боюсь! Азья на все готов, этого я и боюсь.

Бася быстро на нее взглянула и рассмеялась вдруг звонко, как ребенок:

– Уж конечно боишься, как мышь крупы. Дело известное!

Эва, румяная от мороза, еще пуще зарделась:

– Батюшкиного проклятия я и впрямь боюсь, знаю ведь – Азья ни перед чем не остановится.

– Ты на лучшее надейся, – сказала Бася. – Кроме меня, тебе и брат помощник. Истинная любовь всегда свое возьмет. Мне это пан Заглоба сказал, когда я Михалу и во сне еще не снилась.

И, разболтавшись, они наперехват пустились рассказывать – одна об Азье, другая о Михале. Так прошло несколько часов, пока караван не остановился на первый короткий привал в Ярышеве. От городка, во все времена весьма убогого, после крестьянского вторжения осталась единственно корчма, которую привели в порядок, ибо частые переходы войск, несомненно, сулили ей выгоду.

Там Бася с Эвой застали проезжего купца, армянина, родом из Могилева, который вез сафьян в Каменец.

Азья хотел выставить его во двор вместе с валахами и татарами, его сопровождавшими, но женщины позволили купцу остаться, только страже пришлось уйти. Купец, узнав, что проезжая – пани Володыёвская, принялся отвешивать ей поклоны и, к великой Басиной радости, до небес превозносить ее мужа.

Затем он пошел к своим вьюкам и, воротившись, поднес ей короб диковинных сластей и маленькую шкатулку, полную турецких лекарственных трав, душистых и обладающих чудодейственными свойствами.

– Примите в знак благодарности, – сказал он. – Совсем еще недавно мы и носа из Могилева не смели высунуть – и Азба-бей здесь свирепствовал, и разбойники повсюду таились – во всех оврагах и на той стороне, в укрытиях, а ныне путь безопасен, вот мы и ездим. Да приумножит Бог дни хрептевского коменданта и всякий день столь долгим сделает, сколь долог путь от Могилева до Каменца, а всякий час так продлит, чтобы он днем казался. Наш-то комендант, писарь польный, тот все больше в Варшаве отсиживается, а хрептевский комендант, он ухо держал востро и такую трепку задал разбойникам, что нынче им Днестр самой смерти страшнее.

– А что, пана Жевуского нет в Могилеве? – спросила Бася.

– Он только войско привел и дня три сам тут пробыл. Позвольте, ваша милость, здесь изюм, а вот это – фрукт, какого и в Турции нету, его издалека доставляют, из Азии, он там на пальмах растет… Пана писаря нынче нету, а и конницы тоже нету, она вчера вдруг к Брацлаву подалась… Вот, сударыни, финики вам обеим, кушайте на здоровье… Остался один Гоженский с пехотою, а конница вся как есть ушла…

– Странно, чего это конница ушла? – сказала Бася, вопросительно взглянув на Азью.

– Кони, верно, застоялись, – ответил Тугай-беевич, – нынче-то ведь спокойно!

– В городе слухи кружат, будто Дорош вдруг зашевелился, – сказал купец.

Азья рассмеялся.

– А чем он станет коней кормить, снегом, что ли? – обратился он к Басе.

– Пан Гоженский лучше вам это растолкует, – сказал купец.

– Мне тоже сдается, что пустое это, – подумав, сказала Бася, – кабы что было, муж мой первый о том бы знал.

– Без сомнения, в Хрептеве прежде стало бы известно, – сказал Азья. – Не бойтесь, сударыня.

Бася подняла светлое лицо к татарину и гордо раздула ноздри:

– Это я-то боюсь? Чудесно! Да откуда ты, сударь, это взял? Слышишь, Эвка, я боюсь!

Эвка не сразу смогла ответить. Она любила поесть, питала особое пристрастие к сластям и теперь набила полный рот финиками, что не мешало ей, впрочем, кидать жадные взоры на Азью; лишь проглотив, она подхватила:

– С таким офицером и мне ничего не страшно.

И нежно, многозначительно взглянула в глаза молодому татарину; он же, с той поры как стала она для него помехой, испытывал к ней только гнев и тайное отвращение; не выдав себя ни единым жестом, он ответил, не поднимая глаз:

– В Рашкове ясно станет, заслужил ли я ваше доверие!

Это прозвучало чуть ли не угрозой. Но обе женщины, уже знакомые со странными свычаями и обычаями молодого татарина, ничего не заподозрили. Впрочем, Азья тут же заторопился ехать дальше; к Могилеву вел крутой, трудный спуск, который следовало одолеть засветло.

И они тронулись дальше.

До самых взгорий ехали быстро. Там Бася хотела пересесть на коня, но Азья уговорил ее остаться с Эвой в санях, которые взяли на арканы и с величайшими предосторожностями стали спускать по откосу.

Азья пеший сопровождал сани, но почти не говорил с женщинами, поглощенный заботой об их безопасности и своей командой. Солнце зашло все же раньше, нежели они успели преодолеть горы, так что идущий впереди отряд черемисов принялся разжигать костры из сухих ветвей. Путники подвигались вперед меж багровых языков пламени и стоявших у огня мрачных фигур. А позади, за этими фигурами, в ночном мраке и отблеске костров обозначались расплывчатые, устрашающие очертания грозных обрывов.

Все это было ново, увлекательно, походило на опасную таинственную экспедицию. Басина душа ликовала, а сердце преисполнилось благодарности к мужу – за то, что позволил ей отправиться в неведомые края, и к Азье – за то, что он так умело их вел. Теперь только