Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Не оно, а она! Та, для которой вы сюда приехали! – выложила ему начистоту, смело выдерживая его взгляд, крупная княжна.

«Ah, ah, cela devient sérieux!14» – подумал флигель-адъютант, поводя кругом себя в то же время не изменившимся взглядом, между тем как Женни, отвернувшись от него, посылала, теперь уже слегка краснея, поклон головой и глазами Чижевскому, давно не отрывавшему от нее взгляда с противоположного конца стола…

– Как хороша ваша картина, дядя, как я вам благодарна за нее! – говорила, усевшись подле князя Лариона, Лина. – Она давно у вас? – спросила она. И в груди у нее болезненно заныло вдруг; она только теперь, в этом близком расстоянии от него, при утреннем свете, заметила, как страшно переменился он в эти немного дней… Кожа отвисла на впавших щеках, угрюмо выступали поседевшие брови над будто убегавшими куда-то глазами, губы словно изменили своему прежнему тонкому рисунку и старчески опускались на углах…

– Мне уступил ее Смирнов зимой, – ответил он, – я до Мессонье не большой охотник сам… Но сюжет, выражение… Я себе тогда же сказал, что она тебе должна понравиться…

– Вы добрый, дядя! – сказала тихо Лина, опуская глаза в свою тарелку: ей было больно глядеть на него…

– Ты мне простила? – спросил он ее через миг еще тише и дрожащим голосом.

– За что?

– За вчерашнее?..

– Ах, дядя! – могла только проговорить она.

– Будь снисходительна!.. Тебе не понять… И слава Богу! – точно спохватился он… – Но сразу, вдруг это… это тяжело…

Он старался улыбнуться, но рука его, державшая щипцы для сахара, никак не попадала в сахарницу, словно не видел он ее, или пальцы его переставали уже повиноваться его хотению.

Княжна взяла у него щипцы и наложила сахару в его большую чашку.

– Спасибо!.. – Mon bâton de vieillesse15!.. – И он засмеялся, будто просыпаясь… – Я, кажется, вздор тебе какой-то нес сейчас?.. Дай срок, – вырастем, поправимся как-нибудь! – договорил он, уже совсем овладев собою.

Граф в эту минуту показался в дверях столовой.

– Cher comte! – возгласила хозяйка, вставая с места. – Мы только что сели.

Все поднялись за нею…

– Садитесь, садитесь! – выпятив вперед губы и отмахиваясь ладонями, любезно приглашал всех московский правитель не прерывать для него завтрака. – Никогда не завтракаю! Зашел только поздравить новорожденную!.. Милое дитя!..

И он своею быстрою, переваливавшеюся походкой пошел навстречу спешившей к нему Лине.

– Видите, как сказал, приехал поздравить вас! – добродушно смеялся он, пожимая и похлопывая своими пухлыми руками ее нежные руки. – Нарочно днем ранее из Нарцесова выехал!

– Я не знаю, как вас за это и благодарить, граф!

Он откинул ладони назад:

– Нет! Я очень рад! Милое дитя!.. А, шалунья! – возгласил он, заметив быстроглазую Ольгу Акулину в многочисленной группе «пулярок», – Ольгу, которая до сей минуты, не отрывая взора, следила издали за каждым движением изящного флигель-адъютанта.

Она вскинулась с места и побежала на голос старика. Она и в нем, по-видимому, вызывала «искорки»: его китайское лицо размякло пуще прежнего; ладони принялись уже с особенным чувством трепать и гладить ее всегда горячие руки…

– Очень рад! Сегодня играть будете?

– Завтра, ваше сиятельство! – отвечала она, поджимаясь и выпуская ему из-под ресниц убийственнейший глазенап, как выражалась Женни Карнаухова, – к несчастию, только завтра!..

– Завтра? Не знаю!.. Надо в Москву!.. Актеры все! – засмеялся он опять, обводя кругом стола своими узенькими глазами из-под словно напухших век… – Ашанин! – крикнул он, узнавая его. – Пустомеля! Все шалберничаешь?

– Вашими молитвами, ваше сиятельство! – комически отпустил ему в ответ красавец, пользовавшийся почему-то особенным расположением старика.

– Добрый малый! – расхохотался тот, подмигнув неведомо к чему при этом Ольге Акулиной.

– Любезный граф, – обратился к нему князь Ларион громким голосом, со свойственною ему в иных случаях некоторою торжественностью. – Позвольте воспользоваться вашим присутствием в Сицком, чтобы представить вам одного из даровитейших ваших московских молодых людей, о котором я, впрочем, уже имел случай говорить вам… Сергей Михайлыч! – обратился он к изумившемуся Гундурову…

Он назвал его по фамилии графу.

Молодой человек подошел с несколько нахмуренным лицом. Ему крайне не нравилась эта неожиданная «выставка его на удивление публики»…

– Очень рад! – запел голос. – Ларион мне говорил. Профессором хочете быть. Это хорошо! Отца знал! Майор, в Клястицком гусарском полку служил. Веселая голова!

– Отец мой никогда в военной службе не был, – сказал Сергей.

– Не был? – повторил граф и тем же акафистом, как бы нисколько не приняв это обстоятельство во внимание, продолжал о майоре веселой голове. – Под Фершампенуазом вкатил себе лишнего, – и при этом граф щелкнул себя пальцем по воротнику, – полез сам-третей на французов. Так его тут и положили… Хороший малый был!.. Очень рад! – сказал он еще раз и подал Гундурову руку, – когда что нужно, приходи ко мне! Что могу – сделаю! Моя графиня будет очень рада. Актер!..

– Сергей Михайлыч, я вполне убежден, – заговорил опять громко и как-то особенно отчетливо князь Ларион, с видимым намерением, чтоб его слышали, – принесет со временем честь и заведению, где он получил образование, и городу, в котором он родился. А потому, любезный граф, наш стариковский долг прокладывать таким молодым людям дорогу, насколько это в наших средствах.

– Всегда готов, – пропел старец, – ну, а теперь прощайте, – словно осеняя присутствующих своими поповскими ладонями, повел он ими кругом, – гулять иду… Знакомые места! С графом Барклаем (он тогда еще князем не был), в одиннадцатом году были здесь у твоего старика, – продолжал он петь знакомую песню князю Лариону, провожавшему его до дверей…

Князь вернулся на свое место, подле племянницы.

– Ну что, «поправились»? – спросил он ее с почти веселою усмешкой.

– Он этого стоит, дядя, – проговорила чуть слышно Лина.

Он не отвечал: он с большим усилием подавил вздох, вырывавшийся у него из груди…

А слова его между тем обратили на Гундурова общее внимание.

– Скажите, княжна, – зашептал соседке своей граф Анисьев, – кто этот феникс, от которого, по-видимому, Россия должна ждать себе спасения?

– А вам уж и досадно, что не от вас одних? – отрезала ему Женни, оборачиваясь.

Он помолчал.

– Не объясните ли вы мне, – спросил он затем, – за что на меня ваши гневы?

– Я вам сказала: я самонадеянности не сношу.

Флигель-адъютант тонко улыбнулся.

– А господин Чижевский не самонадеян?

Он едва заметно мигнул в сторону молодого человека, продолжавшего переглядываться с княжною; он несколько знаком был с ним в Москве.

Женни вспыхнула. Он не дал ей время ответить:

– Или это, может быть, – проронил он лукаво-невинным тоном, – с одобрения княгини, матушки вашей?

– Я вас терпеть не могу! – чуть не взвизгнула пылкая княжна.

– Вот уж до чего! – протянул он тем