Алчность - Анита Берг

«Какая мама глупая! — подумал тогда мальчик. — Все здесь принадлежит папе, а значит, и мне».

На стороннего наблюдателя семилетний мальчик, марширующий взад-вперед по лужайке перед лестницей, оказывал почти гипнотический эффект. Складывалось впечатление, что он прибыл из другого, отдельного мира. Он не слышал шума, производимого солдатами, только потому, что этот шум его не интересовал. Но при этом краем уха он все равно прислушивался к тому, что происходило вокруг, — он ждал, когда прозвучит долгожданный голос.

— Что, черт возьми, здесь происходит? — послышался наконец этот голос.

Дитер поднял голову, завопил: «Папа!» — и побежал вверх по лестнице.

— Папа, ты приехал!

Он подбежал к высокому мускулистому человеку в форме полковника. Солнце играло в светлых волосах его отца, и у мальчика мелькнула мысль: как было бы хорошо, если бы однажды его волосы тоже вдруг посветлели.

— Тише, тише, сынок, — по-немецки ответил мужчина и отстранил его. — Кто здесь главный? — спросил он у грубого ефрейтора.

— Вы про погрузку? Шмидт, — кивнул ефрейтор в направлении распахнутых дверей замка.

— Немедленно начинайте выгружать вещи, — приказал отец Дитера.

— Не имею права, господин полковник, у меня приказ.

— А я приказываю вам сейчас же выгрузить все.

Эти слова были произнесены таким властным тоном, что солдаты, недовольно поворчав, все же начали переносить вещи обратно в замок.

— Папа, пожалуйста! — Дитер схватился за форменный китель отца и дернул за него.

— Минуточку, Дитер.

Полковник с раздраженным видом отцепил руку мальчика и быстро пошел к двери замка. Дитер бросился вдогонку.

Когда он нагнал отца, тот уже яростно препирался со оберфельдфебелем Шмидтом.

— У меня есть приказ — бумага подписана самим рейхсмаршалом. — С этими словами Шмидт открыл черный кожаный портфель. — Этого вам достаточно? — Он ухмыльнулся, а граф фон Вайлер унд Шарфельд схватил бумаги и быстро просмотрел их.

— Но это же грабеж! — громко запротестовал он.

— Отнюдь, господин полковник. Ваше имущество перевозят в безопасное место — это лишь предосторожность на случай бомбежек Без сомнения, позже вы сможете получить все назад. Все вещи инвентаризуются, ошибки быть не может. — Солдат произносил все это так, словно знал слова наизусть и привык повторять их.

— Если вы в это верите, то, вероятно, верите и в то, что мы выиграем войну.

— Простите, сэр? — с невозмутимым выражением лица проговорил оберфельдфебель.

— Хайни[1], слава Богу, ты приехал! — В комнату вбежала мать Дитера, ее лицо, как успел заметить мальчик, было мокрым от слез.

— Черт возьми, почему ты их не остановила?

— Но как я могла их остановить? — неожиданно твердо ответила женщина.

— Говори по-французски, — приказал ей граф, переходя на этот язык. — Когда они приехали? Ты смотрела их бумаги?

— Да, но я поняла, что у них серьезные намерения, и испугалась. А еще один…

Все это время Генрих наблюдал за выражением лица солдата, но, видя на нем лишь непонимание, немного успокоился.

— Что ж, эти грязные ублюдки хотя бы не забирают мои личные вещи…

— Хайни… — Софи подняла руку, будто пытаясь остановить его.

— Не беспокойся, он не понимает моих слов. Я знаю, что происходит. Они забирают имущество моей семьи, чтобы после того, как все закончится, эти жирные твари могли на что-то жить. А все это кончится очень скоро, будь уверена.

— Эти слова трудно назвать проявлением преданности нашему фюреру, мой дорогой граф. — Из вращающегося кресла, до сих пор повернутого к ним спинкой, поднялся невысокий коренастый мужчина в черной эсэсовской форме. — Предательские разговоры, пусть даже на иностранном языке, который, к несчастью для вас, я изучал в Сорбонне в 1930 году. — Офицер улыбнулся, и Дитер содрогнулся: эту улыбку трудно было назвать дружелюбной. — Думаю, нам необходимо поговорить, и наедине, если вы не возражаете. — Мужчина перевел взгляд на Дитера и его мать.

— По какому праву вы конфискуете мое имущество? — резким тоном сказал Генрих.

— Вы не понимаете? Очень жаль… Прикажите им уйти, — кивнул эсэсовец в направлении женщины и ребенка.

— Софи, лучше отведи Дитера наверх.

— Нет, Хайни, нет!

Тут, к ужасу Дитера, его мать зарыдала, бросилась к графу и, визжа, прижалась к нему. Человек в эсэсовской форме кивнул оберфельдфебелю, тот подошел к двери, выкрикнул команду, и в комнату вошли трое вооруженных солдат. Они, не церемонясь, оторвали руки Софи от кителя Генриха, и один из них поволок ее, все еще кричащую, из комнаты.

— Дитер, иди позаботься о матери.

— Хорошо, папа.

Мальчик побежал к двери, хотя ему больше хотелось остаться с отцом.

— И еще, мальчик мой…

Дитер, уже положивший ладонь на ручку высокой двери, украшенной золотым и зеленым, повернулся и увидел своего отца, стоящего посреди комнаты между двумя солдатами. Неприятный офицер СС тем временем протягивал ему сигарету.

— Помни о чести и заботься о матери. Пообещай мне это, сын. — Обещаю, папа, — машинально ответил Дитер.

От следующих шести месяцев, проведенных в замке, у мальчика остались странные воспоминания. Лучшую мебель вновь погрузили в машины, лучшие картины снесли в прихожую, упаковали и поместили в большие деревянные ящики, туда же уложили и фарфор. Теперь, когда в комнатах оставалось мало мебели, шаги эхом отражались от голых стен. Дитер не мог смотреть на темные прямоугольники стен, где раньше висели картины, и старался не посещать комнат с пустыми теперь шкафами для фарфора.

Его мать слегла, и он не мог заботиться о ней, как обещал отцу. Сначала за ней присматривала горничная, но затем она внезапно куда-то исчезла, и повар теперь носил подносы прямо в спальню матери.

Дитер помнил, как офицер сказал его отцу, что мебель забирают, чтобы она не пострадала от бомбежек, но, к его разочарованию, налетов так и не последовало. Он решил, что ему, наверное, понравилось бы побывать под бомбежкой. Насколько он себя помнил, в замке всегда было довольно мало прислуги. Отец рассказывал ему, что в прошлом у них было много слуг, но, когда началась война, мужчины ушли сражаться, а молодые женщины стали работать на заводах. Вскоре в замке осталось лишь несколько пожилых слуг. Постепенно исчезали и они — к Рождеству в армию начали забирать даже мужчин много старше пятидесяти лет. Как же Дитеру хотелось пойти воевать вместе с ними!

В замке осталась только пожилая чета — жена, Мария, готовила Дитеру и его матери еду, а муж, Вилли, работал по дому и ухаживал за огородом. Хотя ему было всего пятьдесят с небольшим (что, по мнению Дитера, было уже глубокой старостью), в армию его не забрали — он был освобожден от