Сын Пролётной Утки - Валерий Дмитриевич Поволяев

…Врачей больницы потрясло не то, что Бобров покончил с собой – самоубийцы здесь случались и раньше, потрясло другое: ровно через час после гибели Боброва в больнице появилась ладно одетая, обильно накрашенная женщина цыганского вида с шустрыми глазами и большим ртом; вместе с ней – голенастая, с нежным лицом девчонка – почти подросток, но чувствовалось, что она уже знакома со многими взрослыми тайнами…

Опоздали они ровно на час. Никаких телефонных звонков им конечно же не было, они разыскали Боброва по его записке. И приди они на час, на полтора раньше – Бобров наверняка бы остался жив.

А может, и нет. Кто знает… Ведь у всех свое время прихода в этот мир и ухода из него.

1996 г.

Дачное ограбление

В конце октября неожиданно зарядили морозы, нитка термометра на градуснике упала до минус десяти, хрустящий, похожий на крупу снег быстро задубел, прилип к земле, сверху еще навалил снег, пушистый, плотный, и вся земля, дома и дороги в конце октября выглядели уже как в декабре либо в январе – все свидетельствовало о том, что вряд ли тепло вернется на эту землю.

Настроение от этого было тоскливым, внутри словно бы проснулась застарелая боль, от нее становилось нехорошо, в горле першило, как при сильной простуде, и Буренков, собравшийся было поехать на дачу, отложил в сторону сумку, вяло покрутил головой – ехать никуда не хотелось.

Но вместе с тем ехать надо было – в Подмосковье появилось полно всякой разбойной нечисти. Особенно бомжей, которые лавиной, будто саранча, оседают на дачах, громят и крушат все подряд. Полный беспредел. Милиция занимается в основном участившимися убийствами, на раскуроченные дачи уже почти не обращает внимания, выезжает неохотно, протоколы старается не составлять, а от пострадавшего бедолаги дачевладельца норовит отделаться как можно быстрее.

Так что за город ехать было надо, может быть, даже остаться там на ночевку, чтобы показать разным шустрым «квартирантам», что дача находится под присмотром, так что сюда лучше не соваться – не то ведь и отпор можно получить. Хотя оставаться на даче на ночевку тем более не хотелось – небольшой затемненный поселок, в котором после войны поселились полковники и генералы, вернувшиеся домой с победой, зимой делался угрюмым, пустынным. Из него исчезали не только люди, но и собаки, а с приходом холодов исчезали даже вороны. Зловещая тишина висела над деревьями и домами, глубокие сугробы образовывались даже в хоженых местах, в них можно было ухнуть с головой и сгинуть, порою по насту пробегал одичалый пес, ветер с поземкой мигом набрасывались на его след, и скромные кабысдошьи отпечатки превращались в волчьи. Знающий человек, случайно увидевший такой след, шарахался в сторону, пугливо оглядывался – не дай бог встретиться с одичавшим зверем.

В общем, ночью в поселке было страшно. Хотя Москва находилась совсем рядом – в тридцати пяти, от силы сорока минутах езды. Буренков вздохнул, положил в черную, с «молниями» сумку, украшенную трафаретной надписью «SANACO», полбуханки бородинского хлеба, немного бельгийской формованной ветчины, разделанную селедку, завернутую в прозрачную продуктовую бумагу, четыре яйца, немного чая в стеклянной баночке, пару крупных кусков сахара, который в его детстве за синюшный цвет и крепость звали глутками, несколько вареных картофелин, потоптался немного в прихожей, словно бы о чем-то жалея, и отбыл за город.

Через пятьдесят пять минут Буренков сошел на заснеженную платформу подмосковного поселка.

Слева, если повернуться против хода поезда, в сторону Москвы, располагались высокие девятиэтажки, увенчанные усатыми телевизионными антеннами – такие же со всеми удобствами дома, как и в Москве – в этих домах жили многочисленные работники Внуковского аэропорта, справа начиналось огороженное заборчиками разного калибра полудачное-полудикое пространство, летом и осенью пахнущее яблоками, капустой, травяной и грибной гнилью.

Буренков крякнул, когда за воротник ему шмыгнула резкая проворная струйка ветра, опустил уши старой кроличьей шапки, в которой всегда ездил на дачу, и аккуратно, стараясь не поскользнуться на обледенелых ступеньках лесенки, ведущей с платформы вниз, спустился на гладкую, недобро поблескивающую ледовыми темнотами тропку.

Через десять минут он был на даче, отомкнул ключом калитку, толкнул ее плечом, но калитка не открылась. «Примерзла, зар-раза», – недовольно подумал он, передернул плечами – мороз забрался под куртку, – толкнул посильнее, но калитка опять не открылась.

Третья попытка также не увенчалась успехом.

Только теперь Буренков понял, что калитка заперта изнутри – в узкую щель он разглядел сваренный из толстой стальной проволоки крючок. «Это что же… что это значит?» – заволновался Буренков, затопал ногами по обледенелым натекам, образовавшимся под косым козырьком, накрывающим калитку. Она опять не открылась. Да и не могла она открыться, раз ее кто-то запер изнутри.

Кое-как он перелез через забор. Неловко спрыгнул и едва ли не на четвереньках переместился к калитке. Она действительно была закрыта на крючок.

– Ох ты господи! – убедившись в том, что это сделали злоумышленники, прошептал Буренков, кинулся к одной веранде – той, что была побольше и выходила на бетонную дорожку, проложенную от калитки в конец участка.

Веранда была вскрыта. Замок на двери сорван, погнут и брошен на пол. Замок этот был накладной, и неведомые умельцы выбили его довольно легко: шурупы там стояли слабые, коротенькие, вылетели без особого нажима. В двери, ведущей внутрь дачи, было разбито стекло. Буренков приложил руку к сердцу, словно боясь, что оно выпрыгнет, и пытался удержать его. Он заглянул через стеклянный пролом в комнату, оттуда на него дохнуло холодом, сыростью, чем-то кислым. Он вгляделся – на пол было что-то вывалено: то ли капуста из бидона, то ли огурцы из банки – в сумраке не разобрать. Во всяком случае, от этой кучи шел кислый запах.

На полу валялись какие-то вещи, тряпки, хотя из приметных потерь Буренков смог отметить только одну – на стене у него висела большая оленья шкура, сейчас шкуры не было.

– Ах ты, Господи! – надорванно вскричал Буренков, задом отступил от двери и покинул веранду.

Постанывая и ругаясь, он обежал дом кругом. По дороге отметил, что ставни в доме распахнуты, одна половинка даже надломлена в петле и теперь висит косо – этакое беспомощное деревянное крыло, подрубленное неведомым злодеем, – но останавливаться около искалеченной ставни не стал, вытер рукой мокрые глаза и побежал дальше, к малой веранде.

Малая веранда была раскурочена уже более основательно, дверь так же, как и ставня, держалась на одной петле – видать,