По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

Офицер поблагодарил ее и отправился к стоявшей у церкви машине с открытым верхом. В ней сидели еще трое офицеров. Он переговорил с ними, и машина заурчала, поехала к реке, где был брод. И не успела Пелагия взойти на крыльцо, как воздух сотряс мощный взрыв. Пелагия аж присела… Потом распрямилась, постояла так и, потуже завязав концы платка, спустилась с крыльца и пошла вдоль дома, вытягивая шею… Обеспокоенная Аня тоже вышла из дому, но ей навстречу уже спешила мама. Загорелое ее лицо было бледным.

– Они взорвались.

– Где?

– У брода!

И Пелагия, как курышка, топорщила крыльями руки и уводила дочь в дом.

Вечером они узнали от Станислава Маркелыча, что немцы подорвались на противотанковой мине, поставленной нашими отступавшими бойцами. И это ничего хорошего не сулит. Немцы первой войны все-таки были другими, а эти, по слухам, за действия противника наказывают мирных жителей.

– Не может быть! – ответила мама. – Я разговаривала с одним из них. Он похож на наших офицеров прежних времен.

Станислав Маркелыч кивнул.

– Ничего удивительного. Возможно, это был белогвардеец.

– Да, он отлично говорил по-русски! – воскликнула мама.

– Вот-вот… Но заправляют у них не эти, гм, гусары…

Уже утром откуда-то приехали два крытых грузовика и из них стали выпрыгивать немецкие солдаты с автоматами, подсумками, в касках и с какими-то приспособлениями…

Касплянцы боялись смотреть в их сторону, только мальчишки упрямо глядели во все глаза, стараясь подойти ближе.

В тот же день немцы, надев наушники, с коробками за спиной и металлическими длинными трубами, раздвоенными внизу или заканчивающимися овалами, а иные с простыми палками с железными наконечниками пошли к броду, по дорогам. Они искали мины. И мин насобирали целый воз. Эти мины отвезли за Кукину гору и у болотца все взорвали.

Касплянцы думали, что само небо обрушилось на них.

На месте взрыва образовалась глубокая и обширная яма…

Саперы снова погрузили в машины свои миноискатели, ранцы, сами забрались в кузова да и укатили в сторону Смоленска.

– Они уехали? – спрашивала мама, угощая Станислава Маркелыча чаем с липовым цветом.

Как раз липа и цвела. Пелагия, как обычно, собирала липовый цвет.

Станислав Маркелыч кивал, поглаживая усы, аккуратно пил чай с сушеной сладкой свеклой, хотя Пелагия ему предлагала варенье, но старик спросил, есть ли бета вульгарис, то бишь – свекла? Сущеная свекла к чаю была в любом касплянском доме даже среднего достатка, не говоря уж о бедных домах. И он угадал, Пелагия насыпала в берестяную вазу – сплетенную еще бабой Мартой – темно-вишневого, почти черного цвета толстых червяков навяленной в печке свеклы.

– Да-с, укатили.

Пелагия вопросительно глядела на старика. Он ей кивал, как бы отвечая на вопрос…

– Что ж, – сказал наконец, – война это еще всегда и война слухов, знаете ли. Возможно, потомки тевтонцев… – Он подыскивал слово, подыскивал, даже как будто осматривал с этой целю стол, заглядывал за чашку, за берестяную вазу и не находил. – Возможно… возможно, – бормотал он.

– Да что вы там ищете, Станислав Маркелыч?

Он виновато посмотрел на Пелагию.

– Нет-с, нет, ничего… так, задумался… Кстати, больница снова открывается, Анечка, – проговорил он, оборачиваясь к девушке.

Повисла пауза.

– Пациенты идут, – продолжал фельдшер. – У Таисии библиотекарши почечная колика. Федор из Рытина отравился задохлой рыбой и семью всю перетравил. Притащились зеленые, как лунатики, лежат. У бабы Лукьяновой давление, еле дышит… Ты же Анечка, ты уже вполне здорова?

– Идти работать? – спросила она, удивленно расширяя глаза.

Станислав Маркелыч кивнул и прихлебнул чая. Аня оглянулась на Пелагию и проговорила растерянно:

– Но… как же это?

– Очень обыкновенно, – сказал фельдшер. – Умирать ладишься, говаривала моя мамаша, а хлеб сей. Так ведь, Пелагия Сергеевна?

И мама сказала твердо:

– Да.

Анна пошла в больницу. Больница в Каспле была хорошая, большая, несколько даже корпусов, хоть и деревянных, но просторных, еще и хозяйственные различные постройки. Ничего при бомбежках не пострадало. В больнице было трое или четверо пациентов – русских, а в отдельном корпусе несколько больных и раненых немцев и среди них тот офицер, говоривший у церкви с мамой. Он единственный остался в живых после подрыва у брода. Немцев лечил военный врач Корнелиус Ланг, средних лет мужчина с зачесанными назад русыми волосами и светло-коричневыми глазами.

Больных прибывало. И Станислав Маркелыч позвал нянечкой Пелагию, та, не раздумывая, согласилась. И теперь они вдвоем ходили на работу, мама и дочь. Корнелиус Ланг предложил Ане исполнять обязанности медсестры и в немецком корпусе. Говорил он только по-немецки, но кое-что понимал Станислав Маркелыч и еще помогал с переводом тот офицер. Он оказался рижским немцем по имени Пален Хупель, или Павел, как он просил его запросто называть.

Аня не знала точно, предложил ли ей Ланг или приказал… Несколько растерявшись, она ответила согласием.

Но вообще немцы только приказывали.

В здании райисполкома они устроили свою комендатуру. Комендантом стал рослый майор с несколько одутловатым лицом. Дома вокруг комендатуры заняли солдаты и офицеры, выгнав тех из жителей, которые не бросили свое жилье или уже успели одуматься на большаке или на каких-то других лесных и полевых дорогах, по которым они тащились со своим скарбом, и вернулись. Дом, где раньше находился райвоенкомат, был отдан полевой жандармерии, вылавливавшей дезертиров, но не только. По сути, это была полиция, или милиция. Но была и полиция из парней и мужиков села и окрестных деревень, ее на удивление быстро собрали, вооружили винтовками, велели нескольким парням из деревень вместо лаптей надеть сапоги, не новые, но настоящие кожаные. Начальником полиции стал учитель из одной деревни – Гахович, крепкий, смуглый, ладный, с черными усиками. Вот эта полиция и была глазами и ушами новой власти. Полицаи, как их стали между собою называть жители, охраняли управу, патрулировали улицы, проверяли аусвайсы, пропуска; подозрительного прохожего могли арестовать и доставить в жандармерию или комендатуру. Всем жителям было приказано после девятнадцати часов и до шести утра не показываться на улицах под страхом ареста или расстрела на месте. При себе всегда иметь пропуск. Ходить только по дорогам. Нахождение в лесу вечером или ночью означало расстрел. Для выдачи документов и вообще учета населения была организована районная управа.

Вскоре, правда, железные клещи требований пришлось немного разжать. Прежде всего, изменить промежуток комендантского часа: с половины десятого вечера до восхода солнца. Коров на пастьбу и другую скотину выгоняли на рассвете. А пригоняли поздно вечером, чем больше скотина паслась, тем больше она давала молока. А «млеко» немцы