Том 1. Усомнившийся Макар - Андрей Платонович Платонов

с тротуаров был сметен в предназначенные для него канавки, откуда он и выносился естественными осадками в свое место. Юношей, предлагающих вам высшего сорта папиросы, также не было, и Чепцов даже слегка потосковал об их бодром гимне, какой непрерывно раздается на улицах его родного города:

А вот папиросы высший сорт –

Здеся:

Вот они!

Лишь вдалеке незначительная группа молодых людей отбивала ногами чечер, национальный танец этой благой страны.

Второй встретившийся нашим героям человек был уже радостным существом:

– Друг, дай петушка! Я вас люблю, – дай петушка.

Жоржик и Чепцов дали ему по петушку.

Из открытых дверей благоустроенных жилищ туземцев пахло щами и жженым железом печей местной конструкции.

Наконец Жорж и Чепцов узрели самую культуру страны: афишу, в коей было обозначено, что гражданин Мамученко прочтет доклад о браке, совокуплении и любви.

Город, насколько его разглядели наши герои за день, ничем не занимался трудным, а всем населением с утра уходил на базар и продавал друг другу ветошь, жамшу, скло, пышки лепешки, всякие жамки, купыри, сальники, воду марки «Санитас», пузырьки для электрического освещения, опорки, заусайловскую махорку, грамотки старинной печати, иконки и протчий ходкий благоприобретенный товарец. Так что общество, в сущности, было освобождено от труда, а занималось творческой профессией товарооборота ради питания и домашней тишины.

У каждого человека была женушка, добротная хозяйка-посиделушка, и весь мертвый кухонный инвентарь. Вечером, поужинав теплыми щами с говядиной, хозяин и хозяюшка прочитывали совместно и не спеша «Господи и владыко живота моего» (был пост великий) и ложились на покой, в тесное супружеское теплышко. Утром хозяюшка варила (а хозяин еще всхрапывал) кулеш с сальцем. А хозяин, вставши и нанизавшись этой пищей, шел самолично щупать троечку курей.

Так несуетно и благопристойно протекало существование. Волосья смазывались маслицем, лысины зачесывались волосок к волоску, а по вечерам тщетно плакали гармонии на окраинах, на улицах сапожников, – о тоске, о светопреставлении, о мысли буйной и невыносимой, будто лопнуло сердце и рватым комком подкатило к горлу.

Боже мой, люди, давайте жить по-иному и ополчимся на мир и на самих себя. Полюбим женщин жарко и на вечность, но не будем спать с ними, а будем биться вместе с ними с ревущей катастрофой, именуемой миром.

Жоржик и ты, Чепцов Индиан, вы же странники и воители, вы шахтеры вселенной, а не то, что вы есть. Жорж, брось пожирать колбасу и масло, перейди на кашу, ты же лучший из многих, дорогой друг мой…

Вечером того же дня Жорж и Чепцов отправились на лекцию Мамученко. Народу привалило тыщи великие.

За самое чувствительное место ухватил Мамученко людей – за их яичники.

Одни сапожники остались дома играть на гармониях. Они живут на белом свете.

* * *

Гуляла по улице мамашина дочка,

Слезами заливалась до тощего пупочка.

Девица-голубушка, горькая краса:

Горе есть – сгоревшие жир и колбаса.

3. «Книга о граде сем»

Однажды ночью Чепцов спал. И так сладко, что открыл рот и опустил оттуда слюну до полу. А на дворе настало утро, поднялась теплота, и в комнату пробрались мухи. Увидевши красное мясо (то есть пасть Чепцова), они внизались в него и начали там ерзать. Чепцов закрыл рот: ап! и сжевал их и отправил по пищеводу вниз. Проснувшись и поевши колбаски, он пошел будить Жоржика.

Жорж выпил чан чаю, намял тюри в чугуне и, скушавши ее и запив повторительно корчажкой воды, наконец приподнялся, потом встал, и они пошли: как всегда оба и вдвоем.

Город тянулся к базару. Обвешанные ветошью, шли бабы. Катились тележки с малосольными огурцами, с самодельными сапогами, с калекой («Братие, сестры, подайте слепому-невидящему!») и с прочим горем несчастного города.

В некотором углу большой и изрядно унавоженной площади расположился старый торговец книгами, философ, любитель чая и задушевной беседы о вещах не одного дня. Был он тощ, но бодр и мудр. Спал мало, долго по ночам думал и читал древние стертые рукописные книги: мо… мо… мо… И, начитавшись, вздыхал: да-а! Затем укладывался, шепча и думая, чтобы проснуться на заре и осторожно, неспешно и мудро снова перелистывать заржавевшие страницы, куда внедрились культуры и боги погибших рас, чтобы сохраниться на века в темной келье старика, покуда родятся понимающие, светлые люди и прочтут уставшие ждать слепые страницы.

К нему-то и пробирались два наших героя. Старик (его звали Иоаким Иоакимыч – он и сейчас цел и действует) их как бы поджидал и, привязывая новые веревочки к очкам, все поглядывал в сторону бредущих сквозь непроходимый сонм торгующих. Солнце уже было на значительной высоте и грело разложенную мануфактуру купцов.

– Здравствуй, старик! – сказал Чепцов и взял в руки книжку.

– Здравствуйте, друзья, что скажете? Что хорошенького слышно?

– Да вот нам нужна книжка нравоучительного характера и отчасти моральная.

– Есть, есть. Таковая найдется. Вот-с, извольте вникнуть.

«С этим стариком хорошо пивка бы попить с сухариками солеными», – подумал ни к чему Чепцов и взял огромный том. Откинув переплет, Чепцов и Жоржик прочитали заглавие: «Книга о граде сем, сочиненная и составленная добровольно столоначальником 4-го стола Губернской консистории Ионой Атараксиевым, с ведома и соизволения начальства, на предмет выяснения личностей, населяющих сей государственный пункт, дабы отметить благонравие однех и устеречь дерзостное поведение иных».

– Для любителя – книга – неукоснительного внимания, так сказать ключ к душам человеческим, – сказал старик. – Писание весьма нравоучительное, даже в недостойностях своих, коих, к стыду сочинителя, немало.

Чепцов и Жорж заплатили деньги и пошли читать книгу домой, то есть к одной старушонке, где они поселились.

– Ну, прощай, старик. До свиданья.

– До скорого, дорогие мои, до скорого.

Жорж зашел еще купить лепешек и масла чухонского, а Чепцов пошел прямо к местожительству. И начал он читать сочинение Атараксиева Ионы.

«Обращение от сочинителя и составителя к почтенным читателям и читательницам» Чепцов пропустил, как не содержащее ничего особо примечательного. (Сочинитель просил не сетовать на его маломощный умишко, стремящийся лишь к благонравию и добропорядочности, отнюдь не к возвышению в чинах за особо выдающиеся заслуги пред отечеством, предусмотренные особым на сей предмет положением.) Чепцов начал прямо с сути.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Раздел первый

Личности, в особо предосудительном не замечаемые, что, однако, не служит добрым аттестирующим документом на грядущее время, по существу же вещей, это такие же подлецы и государственные преступники, но лишь их множество допускает их относить властям исполнительным к лицам так называемым благонадежным.

1. Педо Африкан Африканович, писец 4-го разряда 2-го стола 1-го делопроизводства, 38