Семен Пахарев - Николай Иванович Кочин

— Хвалю! — согласился Коко. — Но чем непригляднее жизнь, тем сильнее чувствуется все высокое, все прекрасное, что в ней скрыто… Разве Лохматому и Габричевскому это понять?.. Такую штукенцию? Ни за что. Вот и сейчас сам…

Завывая, как поэт-земляк Рукавишников, которого довелось услышать Коко, он прочитал:

Кукушки нежный плач в глуши лесной

Звучит мольбой тоскующей и странной.

Как весело, как горестно весной,

Как мир хорош в своей красе нежданной.

Все в буфете захлопали и загалдели:

— Положил Коко Лохматого на обе лопатки.

— Треснул его хорошенько. Так и надо.

— Ах и какие же, братцы, слова есть на свете… До слез прошибают.

— А вы, сударики, ушибленные, — заорал Портянкин. — Я вот и опасный елемент, а с тобой, Лохматый, не по дороге… У меня дети есть, дело в руках кипит, а вы… про смерть все только… Эх вы, мелюзга, червяки поганые. Слушать-то вас тошно. Гниль! Пустельга!

— Мы больно ушиблись, Лохматый, — сказал Габричевский. — Нэпманы и то нами брезгуют. Да, с крутой горы больнее падать. А сколько было надежд… Высоких слов, треску… Твой Кропоткин такой же банкрот, как мой Керенский. Эх, Лохматый, спутали мы мусор с золотом. Не наша правда взяла верх.

Мрачно, не поворачивая головы, Лохматый произнес:

— Да это еще вопрос, нужна ли кому-нибудь правда, справедливость государства. Были государства с рабами и ложью, попранием самых элементарных чувств человеческих, и, однако, они существовали тысячи лет. Были бы правила, в которые народ верит, все остальное — чепуха.

Портянкин вдруг поднялся:

— Всеблагое провидение! Что он мелет. Мутить благодатный закон?! — Портянкин подошел и плюнул ему в лицо. — Прости несчетные грехи мои. Самолично дерзнул ты пнуть вековечную людскую мудрость… — Он еще раз плюнул и отошел при общем ликовании.

— Хамовато, зато восхитительно, — сказал Коко и полез целовать Портянкина. — Хоть ты и торгаш, а у тебя душа живет. А этот… Здорово ты ему воткнул…

— Заслужил, вот я его легонько и озадачил.

Между тем буфет все больше и больше наполнялся пьяными. Вскоре почти все мужчины покинули зал маскарада и продолжали веселье в тесных комнатах, сняв маски и забыв свои роли…

В момент наивысшего разгула вдруг вбежала в буфет «Клеопатра» и со всей силой треснула Габричевского по правой щеке, очень звонко, потом размахнулась и влепила ему по левой щеке. Габричевский качнулся головой в ту и в другую сторону, но не защищался, а точно готов был к принятию еще и нового леща и не загораживался, не поднимал рук.

— Закрой ты, Валентин, хоть образину-то свою, — посоветовал Коко. — А то она тебя всего измордует. Рассвирепеет — как чистая тигра, я ее знаю… Мне так-то попадало не раз. Она и утюжила меня по шее, и нагревала бока, стегала и дубасила. Даже ставила фонари под глазами.

— Лицо свое спрячет, зато паскудства своего не спрячет, — кричала Людмила Львовна, продолжая хлестать Габричевского по лицу.

Потом, уставши, встряхивала кистями рук, набрякшими от такой непривычной работы.

— Вот звезданула, — послышалось со стороны. — Ну баба, чисто огонь-полымя.

— На такую только нарвись… так и в постель ее не захочешь.

Она повернулась в сторону Пахарева и сказала запальчиво:

— А потом вы Габричевского спросите, директор, за что я его отхлестала публично. Непременно допытайтесь, за что рыцарское благородство хваленой белой гвардии я обрекла на поругание. А будет отпираться, обратитесь ко мне. И этот смысл слова «пари», которым терроризировали весь вечер меня да, думаю, и вас, откроется вам полностью. А если он уклонится от объяснений, то я объясню сама, и тоже публично… Гласность так гласность…

Публика столпилась вокруг столика, но в шуме да в гаме никто толком не разобрал даже того, кто кому закатил пощечину, а уж тем более никто не знал и не понимал — за что, и стали допытываться друг у друга. В этот момент, прорвав кольцо любопытствующих, Габричевский улизнул. Тогда героем, как это часто бывает в бестолковой суматохе, стал Коко. Его восхитила выходка Людмилы Львовны, и он всем объяснял походя, как заправски, по-мужски отчихвостила она своего ухажера. И тогда послышалось со всех сторон:

— Кто ухажер?

— Кто кого отчихвостил, он ее или она его?

Какие-то рожи полезли к Пахареву лобызаться.

— Ненаглядный наш… Орел! Орел бьет с маху. Орел мух не ловит. Орел бьет лебедя.

— Лебедку! Ха-ха-ха! Лебедушку, разлапушку. Ха-ха-ха!

— Восхищаюсь и благословляю, братцы-товарищи. Видно молодца по полету, а удалого парня — по соплям.

— Дай влеплю безятку, как говорил Ноздрев… Дай влеплю безятку. Ты знаешь, я Ноздрев и есть… Таким велела мне быть Людмила Львовна. И я не обижаюсь. Того стою… Я Людмилу Львовну, если хочешь знать, высшей женщиной мира почитаю… И коль во сне увижу, так дрожу от счастья. А коли подарит взгляд или улыбку — я наверху блаженства. Выпьем за твою победу. Весь город теперича гудит, ты пари выиграл. Но с кем ты держал пари?

— С кем он держал пари? — отдалось среди собравшихся эхом.

— Вот дурачье, — сказал красный как рак парень, сладко улыбаясь и лупя воблу. — С кем хотел, с тем и держал пари.

— А кто держал?

— Да он. Он самый.

— А кто он?

— Вот глупая башка. Да Портянкин.

— Нет, не Портянкин, а Коко.

— Коко она давно обратала, и он ее паж.

— Паж, пыж, еж, ерш… Ничего немыслимо разобрать.

— Так это Коко выиграл пари? Качать Коко!

— Качать. Качать… Он при выигрыше нам поставит, а мы дербалызнем.

Коко схватили, подбросили на воздух. Но он кричал, подбрасываемый к потолку:

— Не того качаете, канальи, свиньи паршивые. Не я выиграл пари. Олухи царя небесного, я всю жизнь проигрываю. Не я, не я, не я!

Но его не слушали и продолжали качать.

Все дальнейшее было похоже на какую-то фантастическую вакханалию. Люди кидались друг к другу с вопросами: «Кто выиграл пари?», «Какое пари?»

В ответ слышалось:

— Ха-ха-ха! Людочка и Коко!

— Да не Коко, а Пахарев.

— Да нет, он проиграл, она выиграла.

— А кто в дураках?

— Да не он и не она, а Габричевский. За то и получил оплеуху.

— И я слышал от Коко… Он поставил по этому поводу дюжину вина.

— Кто кому?

— Кого поставил?

— Уставил… Наставил…

— Рога наставил…

— Где, кому, кто рога…

— Она ему…

— Нет, он ей…

— Но кто она, кто она?

— Портянкина.

— Портянкина Пахареву наставила рога.

— Натянула нос…

— Не она, а он натянул.

— Портянкину? Ха-ха-ха! Ай да тихоня.

Волна за волной пьяных криков прокатывались по зданию:

— Портянкин женится.

— Да нет. Замуж выдают.

— Кого? Жену?

— Ха-ха-ха! Дочь.

— А она что?

— Что?