Год Огненной Змеи - Цыден-Жап Жимбиев

засевшая машина стронулась с места. Стронулась! Не поверила, выглянула: ползет!.. Вот тут-то от радости она едва не загнала в грязь «летучку» по самые крылья, не успела вывернуть. Сдавала назад, рывком бросала машину в сторону, сжимала руль так крепко, будто от этого зависело что-нибудь, будто сама тянула трос.

Обе машины были на ходу, когда прибежали хозяева грузовика — заведующий током, весовщик и шофер. С одежды их стекала вода, лица у них раскраснелись — кажется, успели хватануть… Весело загалдели:

— Здорово. Легки на помине, добрые люди.

— Понимаешь, что-то забарахлило, не смог сам вытащить…

Как ни сердит был Булат на них за то, что бросили машину, а виду не подал. Спросил только:

— Что случилось?

Вот всегда он такой, Булат. Роза не вытерпела:

— Три здоровых мужика сами не могли справиться! Привыкли на дядю надеяться. Поехали, Булат!

— Да вы что? — всполошился завтоком.

— Подожди, — утихомирил девушку механик. — Не шуми.

— Нам что, — беспечно бросил шофер, вихрастый парень с руками, словно шарнирами прикрепленными К плечам. — Мы и отдохнуть можем. Нам еще лучше…

А весовщик пригрозил:

— Доложим бригадиру.

Булат открыл капот, стал копаться в моторе. Внимательно вслушивался в неровную, с перебоями работу двигателя. Всего несколько дней назад, когда делал профилактический осмотр этой машины, наказывал водителю, чтобы тот не забывал о технических уходах, регулировках, смазках. Похоже, что этот парень на шарнирах все слова его пропустил мимо ушей, что для него безразлично, как служит ему машина, не заботится он о ней, не бережет. Грузовичок мог бы еще ходить да ходить, а с таким горе-хозяином вот-вот перейдет на полную инвалидность. Булат с силой захлопнул капот.

— Своим ходом не пойдет.

Заведующий током и весовщик стали уговаривать его. Шофер помалкивал.

— Вся работа станет, — доказывал завтоком.

— Ничего не знаю, — Булат говорил жестко, непривычно жестко. — Машину надо немедленно ставить на капитальный ремонт.

— Что ты говоришь! — раскипятился завтоком. — Разве можно в такую горячую пору останавливать машину? Даже на один час мы без нее остаться не можем.

— На току почти четыреста центнеров зерна, — подхватил весовщик. — Оно греется. Кто будет отвечать, если попортится?

— За зерно вы будете отвечать. А за машину, — Булат кивнул на шофера, — с него спросят. Угробил ведь. Ее еще можно заставить поработать. После ремонта. А в таком состоянии и на пару рейсов не хватит, зато уж тогда только списать останется…

Заступничество спутников приободрило шофера. Он, словно на нем и вины не было, напустился на механика:

— А «летучка» у нас для чего? Вот и чини. Еще в мастерскую! Сейчас как на фронте: некогда красоту наводить, зерно возить надо.

— Эх ты! Еще шофером называешься, — задохнулся Булат. — Я все сказал.

Он вынул ключ зажигания, сунул в карман, пошел к «летучке».

— Поехали.

— Ты работу зернотока срываешь.

— Много на себя берешь!

— Мы этого так не оставим, — наперебой заговорили все трое, но, чувствовалось, уверенности у них не было.

Роза включила скорость. «Летучка» тронулась.

— Будете знать, как машину беречь! — крикнула она.

И опять ухабы. Бросает «летучку» из стороны в сторону, кренит на выбитой, разъезженной дороге, залитой грязью.

Вот и Улзытуйская ферма. Несколько собак выскочили навстречу, погнались за машиной, но, изойдя лаем, отстали. Из крайнего дома кто-то вышел и зашагал навстречу, размахивая руками. Подъехали — Дондок! Все в том же женском плаще, с опухшим лицом.

— Дондок, мэндэ! — притормозила Роза. — Ты откуда?

Шлепает по лужам, не разбирая дороги, Дондок, скалит металлические свои зубы, весело орет:

— В Борзе в карты играл, в Ононе в очко гонял, в Дульдурге дурака валял…

— Серьезным делом занимался, — смеется Булат.

— О, не говори! Много мест, где еще надо побывать. Не успеваю. Повезло с вами встретиться. Теперь успею. Берите меня в компанию, — вскакивает Дондок на подножку.

— Еще неизвестно, по пути ли нам с тобой. Ты куда направляешься? — спрашивает Роза.

— В одно место заскочить надо, а потом в Агинский дацан. Вы не думайте, что на молебен. По торговым делам…

— Не выйдет. Вот если бы к Балмацу, — взяли бы с собой.

— Мне сейчас не до жены.

— Она тебя ждет. Балмацу теперь очень хорошо работает.

— Ну и пусть работает, — огрызается Дондок. — Мне-то какое дело.

— Ты бы все-таки вернулся, — советует Булат.

Дондок ухмыляется:

— Мне не к спеху. Я запаха навоза не переношу. Палец о палец теперь не ударю на черной работе. Я для себя дело нашел. По способностям… А когда у вас коммуна будет, шлите телеграмму. Подумаю.

Булат рассердился.

— С тобой бесполезно разговаривать. Ну, мы поехали. Не можем тебя, Дондок, с собой взять.

— Хоть до фермы довезите.

Роза тронула с места.

— Наша мастерская — не такси. Слазь с подножки. Еще под колеса свалишься.

— Друзья, подвезите, — просит Дондок. — Я за что-нибудь ухвачусь. Хоть немножко подбросьте…

— Слазь! — Роза прибавила скорость. Дондок спрыгнул и некоторое время бежал за машиной, но, конечно, отстал.

— Неисправимый он человек, — вздохнула Роза.

— Жизнь исправит, — изрек Булат.

— Посмотрим…

Дорога все хуже и хуже. Глубже колея, больше воды в ней. Едва ползет «летучка». То и дело приходится останавливаться, ногами проверять путь, осторожно отвоевывать у грязи еще десяток метров. У Розы затекли руки, но она не хочет признаться, что смертельно устала. И все-таки не выдерживает:

— Может, объедем, — нерешительно произносит она.

Булату жаль ее, но кто знает, может, объезд нисколько не лучше. А руля она все равно не отдаст…

— Давай, давай потихоньку… Вправо! Теперь чуть левей! Прямо… Эту лужу с ходу проскочим. Жми!..

Машина едет под уклон. Раскачиваясь, словно лодка, плывет «летучка» по большущей луже, гонит впереди себя волны, выбрасывает из-под колес фонтаны воды…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

В старину здешний люд предпочитал на любой вопрос отвечать — «не знаю». Даже пословица существовала: «Нет ничего мудрее слова «не знаю». А знать всем хотелось, да еще как хотелось. Почти каждый старался, чтобы его сыновья были грамотны, отдавали мальчишек на учение к ламам в монастыри-дацаны. Только чему могли научить монахи? Молитвам…

А первые школы появились только при Советской власти. И те, кому уже поздно было садиться за парту, наказывали детям — и мальчишкам, и девчонкам: «Старайтесь, учитесь и за нас!» Девчонкам, правда, не сразу, не скоро стали так говорить.

Сначала в хошунных школах зубрили старомонгольскую азбуку: «а, ба, ха…». После появились книги с латинским шрифтом. Наконец перешли на русский алфавит.

Хангильская школа — одна из старых. Длинный дом в центре села сверкает вымытыми стеклами двух десятков окон. После войны стараниями депутата Дагбаина появился при школе интернат, открылась столовая.