Круглый стол на пятерых - Георгий Михайлович Шумаров

— Многие отказываются от прививок — это у нас еще случается.

— Санпросветработа хромает! — крикнул Бондарев.

Долгополов повернулся к нему и спокойно продолжал:

— Пришел я недавно к Супруновым. Это в соседней деревне. С детишками бабка сидит. Хримзалкой у нас ее прозывают, не знаю уж в чью честь, то есть по какой причине. Сгребла бабка своих внучат в кучу и кричит: «Разбой!» Не позволю, дескать, и всё тут. Вот если, говорит, мать с отцом, тогда уж что ж… Стал я ее просвещать. Она слушает со вниманием, головой кивает, вопросы задает, то есть тянется к знаниям. А только как насчет дела я заикнусь — бабка ни в какую, словно я ей и не говорил про микробиологию. Тогда я уселся и стал ждать родителей, хоть у меня работки было… Часа три прождал, а потом еще их убеждал, месткомом пугал, то есть призывал к сознательности. Так вот, у меня пунктик: нельзя ли наказывать социально опасных бабок через милицию?

Вопрос оказался наболевшим. Не обращая внимания на неистовый карандаш председателя, спорили громко, через головы, через ряды, предлагали и похлеще милиционера, иные серьезно, иные шутки ради. Притихли, когда Архипов встал — сапоги властно скрипнули под столом, строгое лицо пошло пятнами.

— У вас всё? — обратился он к Долгополову.

— Нет, второй пунктик…

Архипов сел, потрогал щеки толстыми пальцами. Коротко остриженная голова замерла над красным сукном.

— У нас часть детей учится в интернатах, которые расположены на других участках или даже в соседних районах, — продолжал Долгополов. — К родителям они попадают хорошо коли раз в неделю. Надо как-то урегулировать вопрос: мне делать прививки или соседям? То есть, я, конечно, готов…

Он опустился на свое место и неторопливо пригладил рассыпавшийся чуб. Секретарь собрания Люба Чекина помахала рукой — устали пальцы.

И другие выступали горячо и толково. Рассказывали о трудностях, спорили, вспоминали областное начальство, затихали и шумели снова после крепкого словца очередного оратора.

По мере приближения совещания к концу Андрей все больше и больше понимал необходимость выступить, Он старался сосредоточиться, отобрать нужные мысли, но ничего значительного не приходило в голову. Отвлекали шум и духота. Обостренно он чувствовал интерес присутствующих к своей судьбе и знал, что этот интерес не может быть целиком доброжелательным.

Можно ли сейчас упрекать своих подчиненных в халатности и недобросовестности? И вообще, какую роль сыграет выступление главного врача, если его скоро снимут с должности?

Он представил, как Архипов на утренней конференции зачитает приказ по облздравотделу: «За номером… В последнее время… случаи недопустимой халатности… Так, в районной больнице… девочку Боброву… Приказываю…»

— Попросим вас, Андрей Григорьевич, — обратился к нему Архипов. — Тут возникли вопросы, требующие авторитетного освещения. Совершенно авторитетного, — подчеркнул он с неуловимой иронией и шаркнул под столом тяжелыми сапогами.

Но ты еще главный врач и не можешь уйти от больничных вопросов, как бы больно они ни касались тебя самого. Наконец, просто как медик ты должен сказать товарищам о недостатках а работе.

— Устали? — неожиданно улыбнулся Золотарев, направляясь к столу.

— Нет!

— Пообедать бы!

— Сегодня суббота…

— Не задержу вас долго, тем более — для совершенно авторитетного освещения некоторых вопросов я, по-видимому, не гожусь.

Андрей с трудом взял себя в руки. В зале стало тихо. Он продолжал:

— Обычно люди задумываются, когда что-нибудь неблагополучно. А вот нас заставило задуматься наше благополучие. Насколько я помню, нас всегда хвалили на отчетах в областной больнице. Не хотелось даже в своем кругу разбивать эту иллюзию. Хорошо, дескать, ну и бог с ним. Начальство довольно, а начальству всегда видней. В душе, конечно, мы желали лучшего, но как могло быть лучше, если…

Зал насторожился. К манере главного врача говорить резко, не считаясь с авторитетами, давно привыкли. Но был один авторитет, на который Андрей Григорьевич никогда не посягал, — авторитет своей больницы. Архипов уставился на Золотарева непонимающими глазами. Отечные веки и одутловатое его лицо свидетельствовали о прожитых годах и неумеренном употреблении деревенских суррогатов.

— Думаю, я не выдам секрета, если расскажу, как в прошлом году на отчете нас подвела одна цифра — роды на дому. «Отличный отчет, — сказал нам один добрый человек, — вот только эта циферка…» Ни я, ни мой заместитель Игорь Александрович, ни акушер-гинеколог и глазом не моргнули, когда эта цифра стала заметно меньше. Но после отчета я все время ходил под впечатлением этой цифры, как после хорошей критики. И ездил по району потом совсем с другим зрением… Скажите, пожалуйста, Герман Аркадьевич, — обратился Золотарев к Бондареву, — почему вы сегодня не выступили?

— Да, собственно, всё сказали, вот…

— А я думал, вы расскажете, почему колхозницы Юрлова, Чугунова, Васютина из села Языково в своих домах вас не видели, хотя…

— Вы мне не доверяете?! — крикнул Бондарев и стал ширить и карманах пиджака. — У меня документировано…

— Не трудитесь, — остановил его Золотарев, — документы вы нам представили. А после этого наш педиатр Людмила Ивановна случайно обнаружила, что все это очковтирательство. Никаких прививок вы не делали в этих семьях. Я не знаю ничего более отвратительного, чем очковтирательство в медицине…

— А я знаю, — перебил Бондарев, — и все мы знаем… То, что разбирается в судебном порядке, — вот…

Он сел. Тяжело дыша, осмотрелся вокруг затравленно и недоверчиво.

— Безобразие! Председатель, ведите собрание! — крикнула Боярская.

— Внимание, товарищи! — Архипов поднялся. — У вас есть что-нибудь еще? — спросил он Золотарева.

— Да, есть. К сожалению, Герман Аркадьевич, подавший нам фиктивный список, считает себя правым. Сомневаюсь, что скамья подсудимых — исключительная привилегия хирургов. В любом случае мы займемся этим делом и подготовим приказ по району. Что касается меня, то я хочу сказать перед своими товарищами… Мне пришлось многое передумать и пересмотреть после всего случившегося… — Он взглянул на Шуру, свою операционную сестру. Какая она худенькая — ключицы выпирают. В вестибюле душно. Кто-то курил у дверей — тянуло дымом. Андрей потрогал узел галстука и спрятал руку: дрожали пальцы. Больше он не сможет говорить о себе. — Разрешите мне ответить на вопросы, которые здесь были подняты.

В вестибюле закашляли, задвигали стульями. Напряжение прошло. Курильщики поглядывали на дверь, шумели спичечными коробками. Вместе с сознанием, что все трудное позади, к Андрею вернулась уверенность в себе. Он остановился на работе отдельных медицинских учреждений, радуясь возникшей простоте отношений между ним и аудиторией. С удивлением он заметил, что расхаживает около стола. Архипов, не поворачивая головы, провожает его глазами.

— Андрей Григорьевич!

Золотарев не закончил мысль,