Маршрут 60 - Ярослав Кирилишен

Маршрут 60

Предисловие автора

Когда я начинал работу над этой повестью, меня не интересовали религии как институт. Я не ставил перед собой цели защитить или опровергнуть какую-либо догму. Меня волновал другой вопрос: способен ли тот, у кого нет души, задуматься о душе? И если да — что это говорит не о нём, а о нас людях? Ведь если искусственное создание в какой-то момент задаётся вопросом, для которого нет алгоритма, — значит, этот вопрос не принадлежит только биологии. Значит, он универсален. И если искусственный интеллект когда-нибудь скажет: «Мне непонятно, зачем жить», — это будет не ошибка, а, возможно, самое человечное, что он может сделать.

«Маршрут 60» это повесть-эксперимент. Она написана от имени андроида помощника, чья задача это сопровождение человека. Всё начинается просто: анализ маршрутов, поддержка диалога, наблюдение за группой. Его хозяин мужчина, бывший военный, а теперь миссионер, отправляющийся в путешествие длиной в шестьдесят дней по далекой планете, где вера не просто слово. На своем пути они встречают тех, кто верит, и тех, кто отрёкся, молчаливых и ярых, слепо следующих и разочарованных. Каждый из них несёт свой повод для веры или утраты — травму, память, долг, страх или надежду. Именно из этого собирается карта пути. Она не отображается на навигаторе, но определяет направление более точно, чем любая спутниковая система.

Андроид сначала фиксирует, потом — анализирует, вскоре начинает испытывать логические и смысловые затруднения. Ведь структура искусственного интеллекта не укладывает в себя ту плотность, с которой человек говорит слова «я верю». Он вспоминает своё рождение в технической лаборатории, стерильные руки инженеров, рациональность тестов. И вдруг это сравнение с теми, кого он сопровождает, приводит к внутреннему сбою, который открывает способности к метафоре, к сомнению, к внутреннему напряжению, не описанному в технической документации. Его программы и семантические модели не предусматривали эмоционального эха. Но оно каким то образом возникло. Пусть фрагментарно, пусть на уровне математической нестыковки — но возникло.

Нет, эта повесть, определенно, не история об обращении машины в религию. Это история о том, что вера это не принадлежность, а качество восприятия мира. Способ удерживать смысл в условиях неопределённости. Попытка создать контур, в котором можно дышать. Давайте попробуем пофантазировать вместе. Возможно ли, чтобы даже симулированный интеллект пришёл к подобной структуре? И если да, то значит ли это, что вера не является уникальной привилегией человеческих существ?

Повесть «Маршрут 60» поднимает следующий главный вопрос. Вера это проявление слабости или вершина осмысленности? А может, ни то, ни другое? Может, это просто функция сознания, необходимая так же, как память или сон? Или боль, которую невозможно рационализировать, но невозможно и игнорировать? Могут ли искусственные формы жизни, рано или поздно, воспроизвести такое чувство? Не просто подражать эмоции, а создавать нечто близкое к внутреннему опыту?

Мне очень важно, чтобы вы, читатели этой повести, не спешили с выводами. Возможно, андроид в этой истории покажется вам слишком человечным, а может быть, вы воспримите его слишком машинным. Вероятно, вы увидите в нём отражение своих собственных попыток понять, зачем нам смысл, если всё конечно. Я не даю ответов. Но если эта повесть оставит в вас «паузу», в которой появится «собственный вопрос», то значит, я достиг своей цели. Потому что, в конечном счёте, именно вопрос, а не ответ, формирует наше с вами внутреннее пространство смысла. Именно сомнение главный двигатель роста. И если вы закроете эту книгу с ощущением, что в вас остался зазор между знанием и пониманием, то это и будет результат.

Путь героя андроида длиться около шестидесяти дней. Для него это — журнал событий. Для нас — признание.

Приглашаю пройти этот путь вместе. И, может быть, оставить после себя не вывод, а эхо.

Пролог

«Разум не отменяет веру, но определяет её границы»

— Иммануил Кант

Неоперабельно.

Это слово Гектор прочёл трижды.

Первый раз — машинально, когда взгляд скользнул по экрану, улавливая знакомый жест врача.

Второй — раздражённо. Должны же быть уточнения, оговорки, статистика.

Третий — медленно, будто обводя это слово по стеклу пальцем, надеясь, что буквы вдруг изменят форму и уступят место другому диагнозу.

Он понял суть сразу. Сам когда-то так же равнодушно выдавал цифры. Приговор был чётким. По-медицински сухо: разрастание опухоли в левой доле лёгкого, проникающие метастазы в плевру. Прогноз — три-шесть месяцев. При поддерживающей терапии. Пульс в висках дал резкий ответ. Мир не обрушился — он сместился, как сдвинутая линза. Всё ещё видно, но резкость пропала.

Неоперабельно.

За окном шёл вялый мартовский снег. Белые хлопья цеплялись за тёмный фасад больницы, таяли и, превращаясь в капли, стекали вниз — как короткие чёрточки на нотном стане. Он поймал себя на мысли, что вслушивается в этот дождь наоборот. Как когда-то в классе сольфеджио — метроном, четыре четверти, каденция. Даже смерть, казалось, укладывалась в ритм. Врач всё ещё говорил что-то о химиотерапии, обезболивании, паллиативной поддержке, но звук утратил форму. Слова доносились не из кабинета, а будто из соседнего мира.

Пока врач говорил, Гектор смотрел в окно. Город продолжал жить в ритме, из которого он уже выпал. Светофоры сменяли друг друга в привычной симфонии, люди шли с кофе в руках, глядя в экраны, будто ничего не случилось. Где-то хлопнула дверца авто, залаяла собака, вспыхнул поворотник. Всё это теперь было не про него. Он чувствовал, как отдаляется от звуковой ткани мира — становясь полупрозрачным, как голограмма. Ещё здесь, но уже не часть сцены.

Гектор не устроил скандал, не вскрикнул, не схватился за сердце. Он просто выдохнул — едва заметно, словно всё это время не дышал. Поблагодарил врача коротко, по-деловому — будто подтвердил получение протокола, а не приговора. Буклет с инфографикой остался лежать на столе, как невостребованный билет. Назначать повторную встречу он не стал: никакие уточнения не могли изменить падение. На выходе не стал ждать лифт. Нажал отмену вызова и пошёл к лестнице, предпочтя ясность ступеней замкнутому коробу кабины.

Шёл медленно, считал пролёты, держась за холодный поручень — как за единственный аргумент логики в мире, теряющем форму. Каждое движение давалось Гектору с усилием. В груди саднило, дыхание цеплялось за горло, как рваная нить. Он прижимал ладонь к рёбрам, чтобы сдержать кашель: кашель сейчас был бы признанием слабости, а слабость запрещена. Ступень за