Рэдсайдская история - Джаспер Ффорде

– Откуда? – спросил он. – Типа из Синего Сектора?

– Нет, – ответил я, внезапно осознав, что краснею от понимания, что прямо сейчас мог выдать свою собственную абстрактную концепцию. – Из другого места – то есть вовсе не из Хроматации.

Томмо снисходительно хмыкнул:

– В Книге Манселла специально оговорено, что кроме нас больше никого нет – мы избранные, выжившие, мы вывели общество из бед к лучшему.

– А что, если… Книга Манселла ошибается?

– Книга Манселла не может ошибаться, – сказал он. – В этом и суть.

– Запрет производства ложек – ошибка, – парировал я, – а запрет числа между семьюдесятью двумя и семьюдесятью четырьмя не имеет рационального объяснения – все арифметические подсчеты выше этого числа должны включать это отсутствие в результат, чтобы оставаться в пределах численной точности[11].

– Я все это знаю, – сказал Томмо, – и да, нам не дозволено считать овец, использовать акронимы или носить перчатки. Но подумай: что, если все совершенно рациональное – просто вне уровня понимания господина пижона и всезнайки Эдди Бурого? Твоя проблема, приятель, в том, что ты наслушался Джейн, а она забила тебе башку всевозможными фантастическими идеями. Это бесполезный и опасный разговор, Эдди, и даже человек широких взглядов вроде меня имеет свои границы.

Он впился в меня взглядом, в котором читался скорее страх, чем негодование.

– Забудь, Томмо. Помоги мне похоронить кости.

– Зачем?

– Не знаю. Просто мне это кажется… правильным.

Томмо пожал плечами и решил оказать мне любезность, потому мы вместе выкопали нашими мотыгами для корчевания рододендронов небольшую яму в земле, там, где прежде было кресло – оставшееся от него углубление дало нам фору, – и сложили туда все, кроме обручального кольца и пластинки с ее именем.

– Дурацкая идея, – сказал Томмо, когда мы разровняли землю.

– Думай что хочешь, – ответил я и нацарапал на плоском камне «Жаклин Хансон», затем, подумав, добавил: «Упала на землю 00483» и положил камень сверху. Я немного постоял, разглядывая камень, гадая, кем она была, при помощи какого механизма сюда попала, и тосковал ли кто-нибудь Где-то-там по ней. Может, до сих пор тоскует. Я посмотрел на ее идентификационную пластинку и показал ее Томмо.

– УТОПИАКОРП что-то говорит тебе?

– Нет. Ты закончил? Мне тут не больно нравится.

Я еще пару секунд смотрел на плоский камень с именем Хансон.

– Хорошо. Теперь все.

Мы продолжили нашу прогулку, по-прежнему выдергивая чуждую поросль, но наши мысли занимало то, что мы увидели, и Томмо, как обычно зоркий, заметил высоко над головой лебедя, сказав лишь, что дневной лебедь должен был появиться только через час. Пока мы сдавали мотыги и я вносил записи об уничтоженных чужевидах, мы пропустили вечерний чай, так что я пошел повидаться с Джейн, но меня перехватил маленький узелок желтой мерзости с косичками по имени Пенелопа Гуммигут.

– Привет, Пенелопа, – сказал я, – на кого-нибудь сегодня настучала?

– Только на тех, кто этого заслуживает, Бурый, – прорычала она, не скрывая враждебности – она была племянницей Кортленда и правнучкой Салли Гуммигут. – Иди в Колориум к отцу.

– Зачем?

– Главный Префект де Мальва хочет поговорить с вами обоими.

– Зачем?

– А он должен объяснять? Делай, как велено.

Колориум

«Ерундистика» – так называлась любая деятельность по исследованию хлама, оставшегося от Прежних. Ребенком я часто искал пуговицы, кнопки от клавиатуры и человеческие зубы в местной реке, надеясь заработать несколько лишних баллов. Хотя большинство бывших городов и деревень покрывало несколько футов слежавшейся земли, останки прежней жизни было легко заметить: заманчивые травянистые холмы, торчащие из земли уличные фонари, все еще стоящие странные здания, все такое.

Тед Серый: «Двадцать лет среди хроматийцев»

В приемной папиного Колориума находились несколько разномастных горожан и Таня, невестка Виолетты де Мальва. Я ее видел прежде, но она ни разу не посмотрела на меня, и мы не были представлены. Также там было с десяток городских высокоцветных детей, смирно сидевших и готовых получить свое музыкальное мастерство. Мой добрый приятель Фентон овладел искусством игры на тромбоне таким же образом, в восемь лет отцветовавшись соответствующим обучающим оттенком «Тромбон 675», и он играл до тех пор, пока родители не приняли решение не оплачивать повторный курс. И его навык быстро угас. Я сам играл на виолончели, но обучался более дешевым, старомодным способом, при помощи репетиций и практики, по одной струне за раз.

Я узнал в папином административном отделе из одной сотрудницы, Люси Охристой, что он ушел пришить руку рабочему, попавшему в механизм на линолеумной фабрике.

– Руки-ноги так часто отрываются, что, по мне, нет смысла их вообще пришивать назад, – ухмыльнулась Люси.

– Папа как-то раз пришил левую руку к правой культе, – сказал я, поскольку для жертвы этот несчастный случай оказался шоком, и папа понимал, что хоть что-то должен сделать, – и та держалась. Вообще, у пациента остались два запястных сустава, что придало его рукам необычный и потенциально уникальный уровень ловкости.

– Это оказалось полезно?

– Это давало огромную выгоду, когда надо было добираться до труднодоступных закупорок дрены. Папа написал доклад для Гильдии Цветоподборщиков под названием: «Использование двусторонних замен для расширения общественного использования пострадавших в несчастных случаях на производстве».

– Впечатляюще, – сказала она. – Когда мой папа был Цветоподборщиком, он просто пришивал их назад бечевкой, если ничего не было под рукой.

Люси была худенькой девушкой с темными волосами и носиком пуговкой и обладала одним из острейших умов среди всех, кого я только знал. Сейчас она была поглощена интересом к механизму, благодаря которому горели лампочки. Он назывался Вечнодвиж. Они вращались – и горшки кипятили воду, и все это без намека на метод подвода энергии. Она думала, что эта энергия передавалась незримо через воздух при помощи того, что она называла «гармоническим резонансом».

– Как поживает твое ухо? – спросил я, поскольку ей тоже недавно пришили обратно часть тела – только пострадала она не на линолеумной фабрике, а в результате особо яростной схватки в хоккейболе. Уши, как всем известно, отрываются очень легко.

– Нормально. – Она легонько потрогала свое все еще перевязанное ухо. – Забавно, что это привело к моему включению в хоккейбольную команду Красного Сектора на Ярмарке Бесправилья. Отборочная комиссия рассматривает потерю уха в плюс – это показывает, что я старалась.

– Я слышал, что Дэйзи Кармазин и Виолетта де Мальва также попали в команду, – ответил я, – и, думаю, Дуг, Оскар и Эрл участвуют в велогонке. Мы видели, как они утром тренировались.

– У них есть хороший шанс что-нибудь выиграть. Хватит о Ярмарке, – она игриво ущипнула меня за руку, – а вы с Виолеттой правда намерены пожениться?

– Мне сказали прийти сюда и встретиться с де Мальвой, так что, полагаю, ответ следующий: увы, да. Но это только для того, чтобы легитимизировать моего ребенка, которого она носит. Правда, сейчас все это в подвешенном состоянии. Только что приехал Контролирующий Желтый префект, и я думаю, что они с Салли Гуммигут два сапога пара – а она хочет отправить меня и Джейн в Зеленую Комнату.

– А Томмо?

– Он потянул кое за какие ниточки.

– А Виолетта?

– Получила статус потерпевшей.

– А, – сказала Люси, – разве они могут обвинить вас без намека на улики? Ты же получил выше восьмидесяти процентов на Исихаре, так что твое слово имеет вес.

– Согласен.

Правила были предельно ясны: чем выше ты стоишь в Спектральной Иерархии, тем выше оценивается твоя правдивость. При моих 86,7 процента красного зрения я мог видеть больше красного, чем даже нынешний Красный префект. Я должен был бы получить его должность, как только открылся мой зрительный дар, но я был обвинен в убийстве, так что согласно Правилу 2.4.3.21.6 мое вступление в должность было отложено.

– Вот с такими префектами мы имеем дело, – сказал я. – Все может случиться.

– Это так. А никто не просил Смородини уйти в отставку, чтобы ты смог стать префектом? Это решило бы кучу наших проблем.

Этого