Мрачный Жнец (сборник) - Терри Пратчетт

– Шлеппель? – неуверенно предположил он.

– Точно.

– Страшила?

– Точно.

– За моей дверью?

– Точно.

– Но почему?

– Это хорошая дверь, очень надежная. Сдумс подошел и осторожно закрыл дверь. За ней не оказалось ничего, кроме старой штукатурки. Правда, ему померещилось, что он почувствовал легкое движение воздуха.

– Я уже под кроватью, господин Сдумс, – раздался из-под кровати голос Шлеппеля. – Вы не против?

– Да нет, что ты… Но, по-моему, вы, страшилы, обычно прячетесь во всяких шкафах. Во всяком случае, так обстояли дела, когда я был еще маленьким.

– Если б вы знали, господин Сдумс, как трудно найти хороший, надежный шкаф.

Сдумс вздохнул:

– Ну ладно. Можешь сидеть под кроватью. Нижняя ее часть – в твоем полном распоряжении. Чувствуй себя как дома и так далее.

– Если вы не возражаете, господин Сдумс, я бы предпочел прятаться за дверью.

– Как тебе угодно.

– Не могли бы вы закрыть глаза? Сдумс послушно закрыл глаза.

И снова почувствовал движение воздуха.

– Можете смотреть, господин Сдумс. Сдумс открыл глаза.

– Вот это да, – раздался голос Шлеппеля. – У вас тут даже крюк для пальто есть.

Бронзовые набалдашники на спинках кровати вдруг начали откручиваться. По полу пробежала дрожь.

– Шлеппель, ты случаем не знаешь, что происходит?

– Это все от жизненных сил, господин Сдумс.

– Значит, тебе кое-что известно?

– О, да. Ух-ты, здесь есть замок, дверная ручка и бронзовая накладка, здорово как…

– Каких-таких жизненных сил? – перебил его Сдумс.

– …И петли, такие хорошие, с подъемом, у меня еще никогда не было двери с…

– Шлеппель!

– Ну, жизненные силы, господин Сдумс, понимаете?… Это такие силы, которые есть во всех живых существах. Я думал, волшебникам известно об этом.

Ветром Сдумс открыл было рот, чтобы изречь что-то вроде: «Ну разумеется, нам об этом известно», а потом попытаться хитростью выведать, что имел в виду страшила. Но вдруг вспомнил, что теперь уже можно не притворяться. Конечно, будь он живым… но когда ты мертв, особо не поважничаешь. В гробу ты выглядишь очень важно, но это все трупное окоченение.

– Никогда не слышал ни о чем подобном, – признался он. – И при чем здесь жизненные силы?

– Вот этого я не знаю. Вообще-то, сейчас не сезон. Понятия не имею, откуда они взялись.

Пол снова задрожал. Половицы, которые прикрывали скромные сбережения Сдумса, заскрипели и дали ростки.

– Что значит «не сезон»? – спросил Сдумс.

– Обычно жизненные силы проявляются весной, – ответил голос из-за двери. – Они-то и выталкивают из земли нарциссы и все такое прочее.

– Ничего себе… – зачарованно произнес Сдумс.

– А я думал, что волшебники знают все и обо всем.

Сдумс посмотрел на свою шляпу. Похороны и рытье туннелей не прошли для нее даром – впрочем, после почти ста лет беспрерывной носки ее вряд ли можно было принять за эталон шляпы от кутюр.

– Учиться никогда не поздно, – наконец сказал он.

Наступил очередной рассвет. Петушок Сирил заерзал на насесте. В полумраке светились написанные мелом слова. Петушок сосредоточился. Сделал глубокий вдох.

– Ху-ка-ле-ху!

Теперь, когда проблема памяти благополучно разрешилась, оставалось только разобраться с дислексией.

Высоко в горах дул сильный ветер, нестерпимо палило низко висящее солнце. Билл Двер шагал взад-вперед вдоль рядов сраженной травы, словно челнок по зеленой ткани.

Он не помнил, чувствовал ли когда-нибудь ветер и солнечное тепло. Наверняка он их чувствовал. Чувствовал, но не переживал. В грудь тебе бьет ветер, сверху жарит солнце… Так переживается ход Времени. Время подхватывает и уносит тебя вслед за собой.

В дверь амбара робко постучали.

– ДА?

– Эй, Билл Двер, спустись-ка сюда.

В темноте он нащупал ступеньки, осторожно спустился и открыл дверь.

Госпожа Флитворт загораживала ладонью огонек свечи.

– Гм, – выразилась она.

– ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ?

– Если хочешь, можешь зайти в дом. На вечерок. На ночь, конечно, тебе придется вернуться в амбар. Просто… У меня там в камине горит огонь, так все уютно, а ты здесь мерзнешь в одиночестве…

Билл Двер никогда не отличался способностью читать по лицам. Раньше ему это было не нужно. Поэтому сейчас он таращился на робкую, встревоженно-умоляющую улыбку госпожи Флитворт, как павиан пялится на Розеттский камень, пытаясь разобрать смысл написанного там.

– БЛАГОДАРЮ, – наконец изрек он. Госпожа Флитворт зашаркала прочь.

Когда Билл вошел в дом, на кухне ее не было, и он двинулся по узкому коридору, ориентируясь на шорохи и скрипы. Госпожа Флитворт стояла на карачках и судорожно пыталась развести в камине огонь. Билл тихонько постучал по открытой двери, и она смущенно подняла глаза.

– Не хотела тратить спичку для себя одной, – неуверенно пояснила она. – Присаживайся. Я заварю чай.

Сложившись пополам, Билл втиснулся в одно из узких кресел рядом с камином и оглядел комнату.

Комната была не совсем обычной. Каковы бы ни были ее функции, проживание в их число явно не входило. Центром всей активности на ферме являлась пристроенная к дому кухня, тогда как эта комната больше всего напоминала мавзолей.

Вопреки общепринятому мнению, Билл Двер не был знаком с похоронным убранством помещений. Смерть обычно не наступает во всяких там гробницах – за исключением редких несчастных случаев. На свежем воздухе, на дне реки, наполовину в пасти акулы, в огромном количестве спален – сколько угодно, а в гробницах – нет.

Он занимался отделением зерен души от плевел бренного тела. И этот процесс завершался задолго до каких-либо обрядов, представляющих собой, если смотреть в суть, почтительную форму удаления ненужных отходов.

Но эта комната выглядела точно гробница царей. Царей, которые попытались забрать с собой абсолютно все.

Билл Двер сидел, положив ладони на колени, и внимательно осматривал комнату.

Во-первых, всякие безделушки. Совершенно немыслимое количество заварочных чайников. Фарфоровые собачки с выпученными глазами. Подставки для тортов странного вида. Разнообразные статуи и цветастые тарелки с надписями типа «Падарок из Щеботана, Долгой Жызни и Счастья». Все плоские поверхности были чем-то заняты, причем в расположении тарелочек и фигурок соблюдались принципы полной демократии. Так, весьма ценный старинный серебряный подсвечник соседствовал с расписной фарфоровой собакой с костью в пасти и выражением абсолютного идиотизма на морде.

Стены были завешаны картинами. Преобладающим цветом был грязный, и почти на всех полотнах изображался унылый скот, стоящий на затянутом туманом болоте.