Великая река - Токацин

— Ничего не будет с вашим Миджити, — махнул рукой Речник. — Делайте что хотите, только от меня подальше. Что ты вяжешься ко мне, Нкуву Хвани?!

Нецис холодными пальцами сжал его запястье. Фрисс вздрогнул и удивлённо посмотрел на него.

— Нкуву Хвани очень хочет, чтобы ты за него договорился с его совестью, — тихо, но отчётливо проговорил Некромант, прозрачными глазами глядя на южан. Охотникам не по себе было под его взглядом, но они не отступали.

— А Акитса Токаджити ещё надеется, что ты проложишь ему тропу в железный город, — Нецис ухмыльнулся. — Туда, где пропали сотни смелых воинов, а по развалинам летает пламя. Множество стальных и бронзовых пластин, лезвия из лучшего обсидиана, и что ещё там лежит, под камнями и костями… та-а, илкор ан Хо" каан… всё это в его глазах, но нужна ведь тропа… Верно, Акитса Токаджити?

Вздрогнув всем телом, охотник склонил голову.

— У меня есть вакаахванча, — прошептал Нкуву. — Я всё возьму — вещи, припасы… Нецис Изгнанный, тебе подчиняются мёртвые, а Водяному Стрелку — все воды, и огонь его боится. Водяной Стрелок, ты говорил той ночью, и мы слушали — и верили. Ты очень зол теперь на нас, мы тебя ранили, но вдруг что-то можно…

— Забудь, — Речник потёр затылок, выразительно глядя на южанина. — Яо Ксази проложит тебе тропу, а твоей деревне — водовод.

Он разорвал пополам лепёшку, разломил по хребту жареную рыбину, плюхнул сверху ложку яусурвы и принялся жевать, не глядя на норцев.

— Фрисс, ты не спешил бы, — покачал головой Некромант, задумчиво разглядывая пришельцев. Они дошли уже до двери, но на пороге обернулись. Речник покосился на них и раздражённо вздохнул.

— Нецис, ты о чём? Теперь и в тебе пробудился долг Речника?

— Не в долге дело, — покачал головой Некромант. — Этот их железный город, Риалтемгел… Нам туда надо, но у нас нет Двухвостки — и ещё два или три дня не будет. А у них есть корабль и жажда приключений. Последнее — их беда, а вот первое нам пригодилось бы.

Речник удивлённо мигнул.

— Ты им так запросто спустишь, что они тебя отравили и чуть кожу не содрали?

— Дела страха, — вздохнул Нецис. — Он на многое может сподвигнуть. А я привык вызывать страх и отвращение. Но вот делу всё это мешать не должно. Если есть корабль — отчего бы на нём не лететь?..

* * *

Растопленный жир шипел, остывая в снегу, блестел, стекая каплями по примятой траве. Хийкиммиг настороженно обнюхивал зелень, его уши стояли торчком и вздрагивали на любой шорох. Повозка, сменившая полозья на колёса, стояла у кромки льда, и Хагван косился на неё и судорожно сглатывал — не то думал о погибшем Речнике, не то предчувствовал непрестанную тряску. За три месяца разбитая колея не стала ровнее, только скрылась под низкорослой, прибитой ветрами к земле травой. Кесса тронула землю у корней — она была твёрдой, как камень.

— Мы кормим вас, духи, охраняющие землю травы. Проложите для нас широкую тропу… — Кытугьин выплеснул остатки жира в траву и бросил ложку следом, поворачиваясь к огню. Кесса бесшумно протиснулась в щель в пологе и склонилась над огромным белым коконом.

Ещё в Элуатаа мёртвого Речника завернули в шкуру хийкиммига, её краем, как капюшоном, прикрыли лицо. Лёд пропитал тело Яцека насквозь, оно до сих пор было холодным, твёрдым и белым как снег. Кесса откинула край шкуры, дотронулась до ледяной щеки.

— Мы вернулись уже, Речник Яцек. Мы в Куо. Тут уже лето. Смотри, даже здесь, у северной границы, зелёная трава…

Она просунула пучок травинок под заиндевевшую броню, тихо всхлипнула и села на край повозки.

— У-ух, странная у вас долина, — покачал головой Икымту, растирая в ладонях зелёный лист. — Столько мягкой травы — и совсем нет ниххиков! А там, где на скалах растут копья, — там целые стада!

— Здесь мало травы, Икымту, — неохотно отозвалась Кесса. — Не хватит никакому стаду.

— Каримас милосердный… — Хагван, болезненно щурясь, глядел в небо. — Кесса, посмотри на солнце! Видишь?!

Небо, усеянное мелкими облачками, по-летнему бледное, показалось Речнице нестерпимо ярким после северного марева. Она замигала, утирая слезящиеся глаза, и кивнула.

— Солнце в красном венце. Солнечный змей ещё жив…

— И мы вернёмся ни с чем, — поморщился олданец. — Что же теперь будет?!

— У-ух, у нас нет друзей, — пробормотал Икымту, озабоченно хмурясь. — Лёд нам враг, и огонь нам теперь не друг. Плохо…

— Будем сами себе друзьями, — пожала плечами Речница. — Будем сражаться там, на Реке. Если не повезёт, Речник Яцек встретит нас в Долине Тёмных Рек. Он в Чертогах Кетта, наверное, не могли его туда не позвать, но он к нам выберется.

…Гуделка взвыла отчаянно, словно умоляла о пощаде, и с бревенчатых стен Куомиэси послышались встревоженные крики, а затем ругань — здесь непривычны были к таким воплям. Кытугьин, стоя на краю повозки, раскручивал ремешок, и вой не прекращался, пока навстречу его телеге, замершей чуть в стороне от ворот, не вылетели из города всадники-Хармаканса и очень сердитый Серый Дракон. Солмик спрыгнул с повозки и ждал их, спокойный, как льды Хеливы.

…Койя сидела на краю постели, навострив уши, и крутила головой. Что-то озадачило кошку, но что?.. Кесса поднесла руку к её усам — кошка понюхала пальцы, шевельнула ушами, потрогала руку лапой и недоумённо мигнула.

— Солмикское мыло, — хмыкнул Хагван, с трудом запихнув в рот очередной кусок пирога и тут же потянувшись за следующим. — Она удивляется — её привезли в город и не вымыли! И от тебя костяной золой не несёт.

— Хагван, — Речница со вздохом потянулась за ложкой, олданец пригнулся. — Ты сейчас по-солмикски говоришь. Если Кытугьин не спит…

— Вайнег бы побрал это зелье, — поморщился герольд. — Мне бы в столовой по-солмикски не заговорить! А Кытугьин спит, не волнуйся. И Аса, и Икымту. Странные люди! Тут в кои-то веки принесли человеческую еду, а они ничего в рот не взяли… Кесса, помнишь ту похлёбку из хумики? Речник Яцек ещё… сказал тогда — мол, я есть её не умею? Вот бы снова той похлёбки…

Хагван шмыгнул носом и откусил от здоровенного ломтя, сочащегося жиром.

— Морнкхо умеет её варить, наверное, — вздохнула Кесса. — Вот вернёмся в Замок, найдём его… если только с ним то же не вышло…

Она поёжилась.

Трижды в тот вечер Кессу и Хагвана вводили в купальню. Солмикская раскраска поддавалась неохотно, кровавой водой стекая по коже, пока лицо и руки не побелели. Полосы траурных узоров обвили запястья Речницы, священные знаки Таурт заалели на кистях. Меховую одежду унесли,