Один ленивый мальчик - Александр Бельский

и, если её долго сдерживать плотиной, то, если она всё же прорвет заплот, то унесет много больше жизней за раз, чем ежегодные разливы. Потому что вымрут от старости те, кто помнил, что такое половодье, как при нем жить и что делать… Утратятся навыки и привычки, растеряются инструменты. Когда долго нет львов рядом, пастухи забывают, как надо оберегать стадо. Война — огонь. Надо держать его в очаге. На слишком малом огне, не говоря уж про потухшие угли, еды не сготовишь. А слишком большой, шагнув наружу, сожжет всю траву, людей и зверей. И тут я могу следить за огнем и беречь стадо от львов. А внизу… Кем я там буду?

— Почему внизу? Разве ты не можешь стать начальником отряда тут, в Куше?

— А ты разве не знаешь? Командиров отрядов, особенно не имеющих крепкой руки поддержки, стараются отправить подальше от дома… А я так смотрю, тебя уже отпустило вроде?

— Ну… Как-то да. Только теперь я знаю, что мне нужно обязательно спросить у госпожи.

— Боюсь, не сейчас, отец мой, — сказал Нехти, вновь переходя на официальный тон, — Нам, всем, кто был в башне, надо пройти обряд очищения, как и башне, иначе и совет провести нельзя. Пойдём очищаться!

И Нехти, протянув руку, помог командиру встать, а затем подал ему булаву.

Глава 40

Глава 40.

Хори вышел вслед за десятником и сощурился от яркого солнца. Перед башней вновь стоял походный алтарь, а подле него — Саи-Херу. Все, кто был ночью и утром в башне, тоже вновь оказались возле неё. Даже раненые, лежавшие на циновках в тени башни. Правда, Баи всё порывался встать или хотя бы сесть, так что жрец даже вынужден был подойти к нему, что-то строго сказать и даже надавить на плечи, заставляя лечь снова. Чуть дальше лежали и мёртвые, накрытые старыми рогожами, и мухи уже кружились над ними. Все свободные от службы (таковых было немного, не больше восьми-десяти человек), волнуясь, переминались с ноги на ногу на площади перед башней. В её глинобитной стене, на солнечной стороне, прямо напротив ворот, темнел свежий пролом, достаточный по высоте чтобы в него пролез человек, но намного шире. Возле него стояли три осла, от которых спускались в башню прочные длинные верёвки, и их погонщики. Иштек, командовавший всем этим безобразием уверенно, величаво, но споро, раздал им последние указания, просунул голову в пролом и крикнул кому-то внизу: «Готовы?» Из башни донеслось невнятное «бу-бу-бу», но Богомол, очевидно, разобрал всё, что нужно. «Отошли с пути» крикнул он в башню, повернулся к погонщикам и махнул рукой:

— Пошли! Тури, отгони своих ослов-помощников с пути полезных ослов, которые тянут туши! Или они хотят обратиться, забрызганные соками Изменённых? Бегом!

Все переименованные ослы, понукаемые своими погонщиками, пошли — помощники повара быстро, запряжённые — медленно и с достоинством. Веревки натянулись и затрещали. Хори испугался, что всё изгваздается слизью Проклятых, а на перегибе пола первого яруса от них и вовсе могут оторваться куски плоти, но Иштек все продумал. Заметив тревогу на лице командира, он успокаивающе доложил:

— Ёжики обернули их в рогожу. Верёвки перекинуты через балки второго этажа, подняв туши до уровня первого этажа, мы их осторожно опустим на пол яруса, снимем верёвки с балок и потащим к яме.

Хори успокоился. Если Иштек что-то делает, то делает это хорошо. Тем временем, судя по всему, первая туша поднялась на должную высоту. Богомол, вновь влезший по пояс в пролом, выскочил и громко и протяжно рявкнул:

— Стоооооой!

Погонщики остановили ослов. Туго натянутые верёвки продолжали потрескивать — очевидно, туша раскачивалась, повиснув под балками. Иштек забрался в башню. Внутри раздавались какие-то голоса и звуки. Верёвки дернулись несколько раз. Долговязый солдат вновь вылез и рявкнул погонщикам:

— Медленно на пять-шесть шагов назад!

Погонщики осторожно и слаженно развернули ослов и медленно повели их назад к башне. Шести шагов оказалось мало, но погонщики и сами сообразили, и не стали останавливать своих подопечных. Верёвки, наконец, ослабли, и вот тут как раз погонщики, очевидно, заранее наученные Богомолом, остановились сами и остановили своих питомцев. Дождавшись вновь вынырнувшего из пролома Иштека и его отмашки, они отвязали верёвки и те, свободные, вдруг дернулись и поползли, втягиваясь в башню. Через короткое время Иштек вновь вынес свободные концы, и погонщики опять их привязали к сбруе ослов. Не дожидаясь команды, они погнали, стараясь идти вровень, своих животных к воротам. Выбрав слабину, верёвки натянулись, и вот — из пролома показался рогожный куль с первым Потерявшим душу. Ничего зловещего в нём не было, но зрители зашевелились, подталкиваемые сладко-испуганным любопытством и тревогой. Ночное происшествие будоражило кровь, и тем больше, чем меньше о нём знали неучаствовавшие. Куль прошуршал мимо них и исчез за воротами, провожаемый взглядами и бормотанием этих самых «неучавствовавших». Ни дать ни взять гуси, увидевшие тень пролетевшего уже коршуна.

Только теперь Хори обратил внимание на жреца. Тот, стиснув зубы, что-то мычал про себя, размахивал тростниковой кистью, которую макал в горшочек с каким-то зельем и кропил пролом и всех стоящих вокруг. Собственно, юноша и заметил всё это потому, что на него попали брызги. Понятно — очищение уже началось.

Тем временем погонщики с ослами вернулись, и всё началось заново. Судя по всему, Иштек распорядился первыми вытащить туши с самого нижнего уровня. Дело шло ходко, зрелище утратило новизну, и солдаты-зрители, которых, как выяснилось, распорядился собрать Нехти, слегка расслабились, да и погонщики тоже. Но на шестой ходке случилось то, что и должно было из-за этого расслабления случиться. Один из погонщиков слишком сильно стегнул осла, и куль дёрнулся вбок. Веревка, обвязанная вокруг рогожи, не выдержала, или просто развязалась. Куль развернулся, являя морду того самого изменённого-негра, который первым набросился на Хори. Даже он, бившийся с этим чудовищем ночью, увидев его при свете дня, зябко передернул плечами, хотя бельма Измененного уже и не пугали так своей не-жизнью. Вытянутая пасть, хоть и лишилась части зубов, вселяла страх, а наросты на морде, лопнувшая лиловая кожа и сочащийся из этих разрывов и ран (на лице и лапе от стрел Тура, на шее и затылке — от ударов булавами Себекнехта и Хори) неопределённо-мерзкого цвета кисельная жижа — отвращение. Солдаты словно оцепенели от ужаса. Нехти, казалось, именно этого и ждал:

— Ну что, насмотрелись? Такой враг хуже любого разбойника. И, стоя на посту, помните о том, что