Война самураев - Кейра Дэлки

Путешествие государя-инока Го-Сиракавы отнюдь нельзя было назвать приятным. В его карете недоставало подушек, и старые суставы ина отмечали каждый ухаб и выбоину. Вся его свита состояла из престарелой няни-монахини и Дзёкэна. Го-Сиракаве тоже довелось наблюдать снос имений. Видел он и большие плоты, сплавляемые по рекам Камо и Ёдо. Он, как и прочие, понимал, что некогда величественная столица терпит непоправимый урон.

Впрочем, Го-Сиракаве было уже все равно. Одного его сына казнили, другой лежал при смерти. И это не считая многих сыновей, дочерей, жен и наложниц, которых ему пришлось потерять за столь долгую жизнь. «Все мои усилия, направленные против Тайра, были тщетны, — размышлял он, пока тряская повозка несла его к новой столице. — Верно, боги и впрямь замыслили погубить мир. А я, несомненно, много и тяжко грешил в прошлых рождениях, раз вынужден переживать гибель всего, что мне дорого».

Путь в сорок ли до Фукухары занял два дня. Когда вечером первого императорский поезд остановился на почтовой станции в Даймоцу, Го-Сиракаву поместили врозь с остальными. Ему лишь мельком удалось разглядеть деревянное ложе, на котором его недужного сына Такакуру проносили внутрь постоялого двора. Самого ина затолкали в темную, полную стражи комнату, запретив с кем бы то ни было разговаривать. Всю ночь Го-Сиракава провел, слушая голоса, раздававшиеся по соседству: то сына, то внука — императора, то Кэнрэймон-ин, а то и других, кого помнил по дворцу. Порой кто-то заговаривал о нем, спрашивал, как он себя чувствует. «Как будто я уже умер, — подумал государь-инок, — и, словно дух, преследую живых».

В Фукухару прибыли на закате второго дня, хотя самого заката видно не было — туман над водой поглотил солнце. Едва Го-Сиракава шагнул из кареты, его лицо овеял холодный ветер с моря. Вдалеке, перебивая смятенный гомон приходящей в себя знати, грохотал прибой.

— Сюда, владыка, — произнес воин Тайра в полном боевом облачении.

Го-Сиракава обернулся, следя за его жестом, и увидел, что стоит у грубых ворот, за которыми проглядывал убогий бедняцкий домишко.

— Добро пожаловать в новую усадьбу, повелитель, — сказал Тайра, гнусно ухмыляясь. — Приготовлена к вашему приезду. Мы зовем ее «Тюремным дворцом».

Го-Сиракава вздохнул и покорно пошел перед стражником — через сад сорной травы к плохо отесанному дому простолюдина. Врата, как он заметил, совмещали в себе вход и выход. Старой монахине и Дзёкэну было поручено внести те скудные пожитки, которые Го-Сиракаве позволили взять с собой. В доме было всего три крыла-закутка. Ина отвели в самый дальний от выхода и заперли снаружи.

Го-Сиракава сел на пол посреди темнеющей комнаты, внимая тому, как морской ветер стучит перегородками и черепицей. Потом узником овладела мысль — не найдется ли в комнате чего, чтобы можно было умертвить себя? «Зачем Киёмори не отнял у меня жизнь? Станет ли ему стыдно, если я покончу с собой? Вряд ли. Этому человеку неведомы ни стыд, ни честь. В ком-то, возможно, моя смерть вызовет негодование к Тайра, желание их побороть. Но что, если они преуспеют не более Мотихито? Найдет ли моя душа упокоение, зная, сколь многих обрекла на погибель?»

Среди стропил послышался какой-то шорох, и Го-Сиракава поднял голову. Там, в тусклом свете, маячили два темных крыла. «А-а, птица или нетопырь. Угодила сюда и не найдет выхода, как и я».

Но вот существо спорхнуло вниз, приземляясь перед ним. Оказалось оно черной птицей чуть крупнее ворона. На голове ее, что удивительно, виднелась крохотная квадратная шапочка. Через миг случилось и вовсе чудное: птица низко поклонилась Го-Сиракаве и произнесла:

— Приветствую, владыка. Возрадуйтесь, ибо я был послан к вам с добрыми вестями.

— Тэнгу! — вырвалось у Го-Сиракавы. Сам того не ожидая, он улыбнулся. — Я слышал о существах, подобных тебе, но ни разу не видел.

Птица склонила головку: