Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын! - Руслан Ряфатевич Агишев

Повисла тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием умирающего.

Поляк с воспаленными глазами и бледной коже лица сейчас выглядел настоящим вампиром. Похоже, и чувствовал себя также.

— … Хорошо, слушай, — Вишневский все чаще делал продолжительные паузы, чтобы набраться сил перед каждой новой фразой. — Я игрок… Почти неделю назад снова играл, пытаясь отыграться… Проклятые долги уже горели. Я должен был все оплатить банку до конца этого месяца… После одной из партий ко мне подошел человек, которого раньше я никогда не видел. Он откуда-то все знал про меня, промои долги… Мы выпили, хорошо выпили, и тогда он предложил оплатить все мои долги за одну услугу… Я должен был спровоцировать дуэль и убить… тебя.

Пушкин затаил дыхание, наклоняясь вперед. Сейчас он, похоже, узнает имя того человека, который хочет его убить.

— … Он сказал, что возможно мне больше повезет…

От этих слов у Александра снова перехватило дыхание. Ведь, до него только-только сейчас дошло, что та дуэль с Дантесом, а потом и новое с ним происшествие, была специально подстроена. Это была первая попытка его убийства, которая в другой альтернативной истории полностью удалась.

— … Жаль, но мне не повезло… Черт, тогда бы все пошло совсем иначе…

Слушая его «в пол уха», Пушкин продолжал мучительно думать. Получается, кто-то очень и очень сильно желает его смерти, а для этого, как известно, нужны весьма веские причины. Из-за какой-нибудь глупости никто не станет три дуэли организовывать. Тут что-то очень серьезное, нехорошее, в которое и соваться не особо хочется. Кому же он так сильно перешел дорогу?

— Похоже, имя ждешь. Кхе-кхе-кхе, — согнулся в приступе кашля Вишневский. Повязка на его животе тут же намокла от крови. — Он же никак не назвался, все старался в тени держаться… А я ведь за ним проследил. Дурная мысль тогда в голову пришла, что после дела смогу его шантажировать и втройне всю сумму получить… Это Проспер… де Барант.

Последнее слово уже шептал. Силы его окончательно обставляли. Не нужно было быть врачом, чтобы видеть близкий конец Вишневского.

— Все… Теперь уходи… — его глаза жутко сверкнули, он выбросил в сторону Пушкина руку. — Помни, ты поклялся на распятье. Помни об этом, иначе Христос придет за тобой и покарает… А-а-а, демоны, проклятые демоны, пошли прочь.

Поляк откинулся на подушку, судорожно отмахиваясь от сумеречных порождений умирающего мозга. Пушкин же встал и, бросив последний взгляд на Вишневского, вышел из комнаты.

* * *

Псковская губерния, с. Михайловское

Вчера пришло известие о даровании Пушкину монаршей милости и разрешении вернуться в столицу, а сегодня он уже собирался в дорогу.

Провожали его всем селом. Мужики, бабы с детками собрались у барского дома и кланялись в сторону доброго барина и милостивца, как уже успели прозвать поэта. Шамкали что-то беззубые старики со старухами, гревшие старые кости на апрельском солнышке. Кто из дворни, то ли горничная, то ли кухарка, даже всплакнула. Следом покраснели глаза и других женщин.

— Александр Сергеевич, вы совершаете огромную ошибку отправляясь в Петербург сейчас и в одиночестве, — рядом с немногочисленной поклажей и уже взнузданным жеребцом, стоял Дорохов с очень недовольным лицом. Он с самого утра безуспешно пытался отговорить Пушкина от столь скоропалительной поездки, но безуспешно. — Смотрите, дорога еще как следует не просохла. Местами, по-прежнему, самое настоящее болото, в котором можно с конем увязнуть. Подождите немного, хоть с пол месяца, а потом вместе в путь отправимся.

Поэт, проверяя поклажу, отрицательно качнул головой. К сожалению, откладывать поездку никак нельзя было. Нутром чувствовал, что этими дуэлями дело не закончится. Обязательно должно еще что-то нехорошее случится. Он же так и не в курсе причины всей этой непонятной вендетты.

— Вы, Александр Сергеевич, самый настоящий упрямец. Уперлись, словно в стену, никак вас не сдвинуть, — хмурился товарищ, не понимая, что еще сказать. — Если все-таки едите, то я просто обязан с вами отправиться. Вдруг опять какой-нибудь сумасшедший гусар начнет лупцевать своего слугу, а вы снова ринетесь всех спасать?

Видно было, что Дорохов до сих пор себя винил в той дуэли. Считал, что не уследил, вовремя не вмешался. Оттого сейчас и скрипел зубами.

— Миша, Миша, угомонись, — Пушкин улыбнулся, прекрасно «читая» все эмоции товарища. За то недолгое время, что они приятельствовали, поэт довольно неплохо изучил Михаила. — Поверь на слова, мне очень нужно быть в Петербурге. Тебе же следует некоторое время присматривать за моими делами в Михайловском. Сам же видишь, что за всеми новыми задумками нужен глаз да глаз.

Дорохов же в ответ недовольно скрипнул зубами. Присматривать за теми производствами, что развернулись в селе, желания особого не было. Сюда бы толкового управляющего, чтобы он следил за всем и в придачу не воровал. Только взять не откуда было.

— Я очень на тебя надеюсь, Михаил. Во все это вложены хорошие деньги, которые должны принести еще большие деньги. Нужно лишь первое время проследить, чтобы механизм заработал. Со временем все наладится и будет гораздо проще. Я прошу тебя, Миша, займись этим и не спорь, пожалуйста. Слышишь?

Тот кивнул. Похоже, деваться ему, действительно некуда. Пушкин не раз ему рассказывал о своих планах по развитию просвещения для крестьян и детей ремесленников, по поиску талантов среди самых простых людей, на что нужно было очень и очень много денег. Поэтому Дорохов понимал важность этих производств.

* * *

В дороге

Как поэт добирался, лучше и не вспоминать. Проклял всех и вся, вспомнил всевозможные ругательства на доброй дюжине языков и обложил ими каждую версту этого пути.

— … Я вертел эти ямы, эти колдобины, эти выбоины…

— … На х… эту дорогу, на х… эту погоду, на х… этих уродов, из-за которых я в дерьме по самые брови…

— … Б…ь, дай только добраться до тебя, хитровыделанный мудила. Я тебя тоже в эту чёртову грязь…

— Как же, мать вашу, так происходит, какой век не идёт, а дороги — откровенное дерьмо!

Лишь на очередной почтовой станции Пушкин мог перевести дух, часами отмокая в бане и потягивая душистый чай. Здесь, в тепле, завернувшись в махровый халат и обувшись в мохнатые чуни, он, наконец, вспоминал, что-то великий русский поэт, а не какой-нибудь портовый грузчик или просоленный морем боцман с рыбацкой шаланды.

— Что же ты, Александр Сергеевич, себя позоришь