Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

class="p1">Эта, с зелёными глазами, приходила снова и снова. Глядела, шептала, щипала. В голове будто разлетались осколки. Больно. Фебр вяло удивлялся: что ей всё надо? А волколачка щупала изгрызенные предплечья, водила пальцами по рубцам, резко надавливала на едва затянувшиеся раны. Узник глухо стонал. Но даже за руку схватить её не мог, чтоб отстала. Сил не осталось.

Другой раз она прокралась беззвучно, вытянулась рядом. Сладко говорящая темнота.

Пару раз эта темнота касалась его головы горячими руками, а под кожу лилась стынь. Казалось, волосы покрываются инеем, и даже глаза в глазницах замерзают, схватываются ледком. Как же он хотел, чтоб она ушла!

– Эй… Всё никак не сдохнешь? – спросила темнота и сама ответила: – Живучий попался. Это хорошо.

Он молчаливо не соглашался. Плохо! Теперь участь сдохнуть казалась такой желанной…

– А хочешь, я поговорю с Серым? Попрошу для тебя лёгкую смерть? – Волколачка наклонилась близко-близко, словно угадав мысли человека. – Скажи мне, сколько вас в Цитадели?

Фебр понимал: ответы ей не нужны. Просто нравится издеваться над беспомощным. Он злился. Но как-то вяло. Пытался отвернуться.

– Тьфу. – Волколачка брезгливо отпихнула пленника. – Воняешь тухлятиной!

Конечно, воняет. Сколько он уже тут? Лохмотья от грязи и крови задубели.

Нынче волчица пришла с кем-то из мужчин, села поближе к пленнику и не давала ему покоя: дёргала за слипшиеся волосы, толкала, вырывая из спасительного оцепенения, принуждая стонать. А этот холод, который тёк под кожу с её пальцев! Инистый озноб, мешающий забыться…

– Отстань от него. Вишь, глаза мутные, – недовольно сказал её спутник. – Что ты прицепилась? Загнётся ещё раньше времени.

– От такого не умирают! Не так уж много из него испили.

– Да нет, в достатке, – с усмешкой ответил ей собеседник.

– Мало! – шипела она зло. – Из-за него Грызь обезножел! А Крап, Зим и Жилка? Где они теперь? Забыл?

Зелёные глаза вспыхнули, а потом волколачка плюнула в пленника и ушла.

Нет никого злее мстительной бабы!

Фебр с облегчением погрузился обратно в кисельные волны. Темнота, не дававшая ему покоя, хоть ненадолго угомонилась.

Глава 6

Руська жил в Цитадели уже вторую седмицу. Поперву всё здесь его удивляло: и высокие каменные стены, и мрачные коридоры с крутыми всходами, и выучи, так не похожие на обычных парней и девок. Пострижены послушники были коротко, одеты одинаково, глядели серьёзно, даже не зубоскалили. Сразу видно: занятые люди. Не подступишься.

Изумляли паренька и трапезная с поварней. Ух, огромные! Из конца в конец покуда дойдёшь – замаешься. А ему-то вовсе бегать приходилось, да по три раза на дню. Потому что, к величайшему разочарованию рвущегося в бой мальчонки, ему не вручили сразу же меч и не кинулись учить оружному бою, а передали с рук на руки старшей кухарке и сказали:

– Пусть помогает на столы накрывать, а то набедокурит ещё, без дела болтаясь.

Вот Руська и носился с поварни в трапезную и обратно. Расставлял по столам миски, раскладывал ложки, двигал лавки, сметал крошки, таскал объедки в сорочатник. Тьфу. Прям как дома: хлопочешь, словно девка, по хозяйству, и тоска берёт. А разговоров-то было: «В Цитадели то, в Цитадели сё…» На деле же только дай, подай, уйди, не мешай.

Но до чего ж нравилось ему глазеть на сшибки выучей воев! Как зло метали они стрелы на ратном дворе, как яростно бились, сходясь один на один!

Наставники поглядывали на паренька, однако взять в руки деревянный меч даже не предлагали. Давали разве что обыкновенное стружие. Вот такая досада. Только Руська всё одно хватал и бился с кем-нибудь из молодших послушников. Остальные подбадривали, давали советы. Впрочем, недолго. А потом сызнова отправляли посидеть в сторонке да не путаться под ногами. Обидно!

Вечерами Русай возвращался в покой Лесаны, ложился сестре под бок и молчал. Но не потому, что сказать нечего было. По чести говоря, он бы болтал и болтал без умолку. Да только что с девки взять? Вон уж который день супится, будто устала. Но он-то видит: глаза на мокром месте, того гляди, заревёт.

– Ну ты чего, а? Чего ты? – спросил он как-то, погладив её по руке. – Обидел кто?

Она горько усмехнулась, ответила:

– Деревню сожрали, а там… Люди там жили хорошие. Близкие, как родня.

– А-а-а… – протянул братец. – Да чего ж теперь? Назад ведь не повернёшь.

Он старался говорить по-взрослому, но сестра лишь горько улыбнулась и обняла его за плечи. Ау самой губы дрожали.

Эх, и жалко было глупую! Только и Руська ведь тоже хорош: едва Лесана бралась мокрыми ресницами хлопать, так и у него никаких сил терпеть её печаль не оставалось. Всё мужество и взрослость тут же улетучивались. И принимался он тереть глаза да моргать. Хоть вовсе не приходи в каморку! А как не придёшь? Что ж ей, девке бестолковой, одной, что ли, выть? Одной-то совсем тошно. Вот и ревели вдвоём, носами хлюпали.

А день на третий-четвёртый, как наплакались вдосталь, сестра повела меньшого «кое с кем познакомить». Он обрадовался: что ж не познакомиться? Уж всяко лучше, чем сопли на кулак мотать.

Спускались всё вниз и вниз, миновали несколько переходов. Темнотища! Только кое-где в стенах факелы чадили. И душно было, как в бане. Потом завернули в какой-то кут, в дверь постучались. А за дверью – бабка. Ну чисто шиши́га[3]! Зубов всего два – сверху да снизу. Сама скрюченная, из-под платка патлы седые торчат. Бр-р-р…

Карга прищурилась.

– Лесанка, ты, что ль?

– Я, бабушка. Погляди-ка, кого привела. – Лесана вытолкнула братца вперёд.

Мальчишка сробел. Ничего себе «бабушка»! Этакая во сне привидится, как бы под себя не сходить.

– Батюшки! – Старуха всплеснула руками. – Совсем твой упырь меченый с ума посходил! Ребёнка приволок! Ой, нелюдь, ой, нелюдь… А ты иди-ко, дитятко, сюда. Иди, иди. Меня, что ль, напужался?

Как же, «напужался». Не пугливые мы. Просто… просто к шишигам не приученные.

Хрычовка, заметив замешательство Руськи, хихикнула.

– Обережник будущий старую каргу боится? Да подойди, не съем. Я уж сытая. Матрела меня нынче щами потчевала.

Услышав имя стряпухи, мальчишка приободрился и шагнул к бабке.

– Ой, горе мне с вами, горе… Лесанка, ножни подай, патлы состригу хоть ему. Да не крутись ты! Вот же веретено! Гляди, уши-то обкорнаю!

Руська с тревогой посмотрел на старуху. Мало ли, вдруг и правда ухо оттяпает? А Лесана-то вон стоит да знай себе посмеивается. Видать, можно не бояться.

– Да не трясись, не трясись! Нужны мне твои уши, как