Эскадра его высочества - Алексей Барон

Эпикифор перевернулся на спину и, глядя в потолок, словно читая невидимые строки, продолжил:

— Он поставил на карту все и он в двух шагах от абсолютной власти. Я прекрасно его понимаю. Более того — знаю дальнейшие шаги. В свое время я и сам ради власти в ордене наворотил немало, а уж этот-то… Он готов на любые мерзости, можешь не сомневаться. Единственное, что не может прийти в его порочную голову, так это вот то, что я предлагаю… понимаешь?

Обратья аббатиса с некоторой тревогой выглянула в узкое оконце.

— Да. Цель понимаю. Но как ее достичь, каковы средства? Они есть?

— Средства имеются. Только вряд ли у нас в запасе больше двух суток. Потом начнется гонка без правил. Так что…

Аббатиса вдруг погладила эпикифора по руке.

— Болит?

— О, гораздо меньше.

— Это правда?

— Да.

— Вся правда?

Робер рассмеялся.

— Нет, конечно. Как всегда. Но мне сейчас нужны не столько руки, сколько ноги.

— А голова?

— Да, и голова тоже.

— Больше ничего?

— А что еще? — простодушно спросил великий сострадарий.

Леонарда откровенно улыбнулась.

— Еще? Мне от вас потребуется как раз вот это вот самое «что еще», ваша люминесценция. Как плата за лечение в монастырских условиях. И как проверенный способ исцеления мужского организма от чего угодно, кроме глупости.

— О, сколько угодно! Если лечащий врач не против.

— Лечащий врач совсем не против. Ты поразительно быстро восстанавливаешься, Роби. Все с тебя — что с гуся вода. Даже аква пампаника! Прямо, как святой Корзин… Живуч, батюшка.

— Попробовала бы ты без этого стать эпикифором.

— Лучше я попробую самого эпикифора. Отвернись, натяни на голову покрывало. Да и глаза закрой свои бесстыжие.

— Может, мне еще и в другую келью выйти?

— Ну-ка! Сейчас получишь у меня! В какую-такую другую келью? Сейчас ты все получишь у м-е-н-я. Понял?

— Точно? Не надуют?

— Получишь, получишь… Все, что захочешь. Эх, Робер! Как долго мы не виделись…

— Да, кстати, — Робер приподнял краешек покрывала, — посмотреть есть на что.

И тут же получил нежный щелчок по носу.

— Знаешь, — сказала Леонарда, — я даже рада, что тебя свергли.

— Ну, — мудро заметил эпикифор, — во всем есть свои плюсы.

Но при этом тихонько вздохнул.

* * *

Подземный ход был старый, неухоженный, местами полуобвалившийся. Пробираться по нему стоило немалых трудов, временами приходилось сгибаться в три погибели и даже опускаться на четвереньки. После упражнений с веслами руки, спина, ноги и даже ягодицы, — все у Глувилла немилосердно болело; кроме того, зверски зудела изгрызанная комарами макушка.

Однако, вопреки страданиям тела, Глувилл бодро тащил и ящик, и арбалеты, и стрелы. Потому что больше четырнадцати часов отсыпался на чердаке башни, а затем отъедался и отмывался. Потом из собственных белых ручек обратьи аббатисы получил поношенную, но чистую, тщательно заштопанную одежду, крепкие башмаки и даже фляжку муромской водки.

После всего этого коншесс Глувилл начал подозревать, что жизнь вне ордена вполне возможна. Более того, могло оказаться и так, что жизнь вне ордена — весьма сносная штука. Раньше этакое ему и в голову не пришло бы. Наверное, потому, что в Сострадариуме комары мало кусают.

Эпикифор шел впереди и сильно коптящим факелом освещал подземный путь. На нем, так же, как и на Глувилле, была потрепанная, перепоясанная плетью ряса с многочисленными заплатами, линялым желтым капюшоном и пришитым на спину карманом для пожертвований. Бывший глава ордена очень похудел, его лицо покрывала заметная щетина, и выглядел он заурядным бродягой-проповедником, коих в Пресветлой Покаяне превеликое множество, и кои столь же привычны, что и мухи.

Подземный ход начинался в подвале той самой башни, где проживала обратья-аббатиса. Вел он от монастыря на юг, следуя вдоль Ниргала. Иногда отклонялся вправо, видимо, повторяя изгибы берега, но затем вновь возвращался к прежнему направлению. Глувилл насчитал больше двух тысяч шагов, потом сбился и бросил это занятие. Эпикифор успел поменять третий факел, когда они наконец достигли тупика.

— Все, — сказал Робер. — Безопасная часть пути позади. Выходим на поверхность.

Вдвоем они откинули крышку люка, покрытую сверху немалым слоем дерна, выбрались наружу и с удовольствием вдохнули свежего воздуха.

* * *

На поверхности был уже вечер. Эпс закатился, на темной восточной половине небосклона высыпали звезды. Подземный ход заканчивался в монастырском саду у старой засохшей яблони. Глувилл опустил крышку люка, аккуратно подправил на нем дерн.

— И что теперь делать? — спросил он.

— Пока не выпала роса, нужно отойти подальше, — ответил эпикифор. — Чтоб следов оставить поменьше.

И, не теряя времени, зашагал вдоль берега.

Вскоре сад закончился. Здесь, у небольшой излучины Ниргала, к берегу подходила заросшая бурьяном проселочная дорога. Дальше места шли луговые, хоть и безлюдные, но открытые. Глувилл с сомнением почесал переносицу.

— Ничего, — сказал эпикифор. — Пока еще не опасно.

Они перелезли каменный забор и километра полтора прошли по дороге.

Стемнело. Ниргал в очередной раз отвернул вбок. По сторонам проселка потянулись поля созревающей пшеницы. Начался уже, наверное, двадцать пятый, последний час терранских суток, когда сзади послышался отдаленный стук копыт.

Эпикифор остановился.

— Верховые или повозка? — спросил он.

— Не, не повозка, — уверенно ответил Глувилл. — Верховые скачут.

— Тогда прячемся. Помоги перелезть через плетень.

Глувилл долго упрашивать себя не заставил.

— Только если по пшенице пойдем след останется, ваша люминесценция.

Робер кивнул.

— Мы и не пойдем.

Они залегли на краю поля, сразу за низким плетнем, и стали ждать.

Топот становился все отчетливее. Эпикифор чуть приподнялся над изгородью, всматриваясь.

— Ого, — прошептал он. — Не бубудуски едут, нет. Гвардейские кирасиры его императорского величества… Это значит, что Керсис уже фактически захватил власть.

Глувилл поежился.

— Эти кирасиры нас ищут?

— Больше им тут делать нечего. Давай-ка, Гастон, подкатывайся под самый плетень. Да живот втяни, неровен час — выдаст хозяина!

Глувилл подкатился и в самом деле втянул живот. Ему почему-то было не до шуток.