Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

руках или с ножовкой, конечно с ножовкой, окинул взглядом округу, увидел себя-второго здесь, на опушке, – букашечка, муравьишко, и сразу закружилось в голове и дурнота подкатила. Стоп, кончай воображать, иначе заблюешь эту деревенскую пригожесть, травку-муравку, одуванчики…

Он постоял, прислонясь к стволу, местами ласково-гладкому, а местами и корявому, шероховатому. Во рту появился вкус свежего железа, побежала слюна.

Травка, зеленая травка. Муравей зачем-то карабкается на вершину, чем ему там, у земли, плохо? Залез, залез и обмер, оцепенел. На солнышке погреться хочется, букашки, они тоже люди.

Стало легче, почти хорошо.

Все, пошли дальше.

Тропинка раздваивалась: можно было идти вверх, к церкви, а можно и обогнуть. Крутизна смешная, плевая, но Никифоров выбрал второй путь. Да и не он один, судя по утоптанности земли.

Пригорочек тоже пустячный, просто по новизне показался большим. Обойдя его, Никифоров увидел село. Большое, этого не отнять. Тропинка раздалась, просто шлях чумацкий, да и только. По нему возы должны катить, ведомые волами, могучими, но послушными. Цоб-цобе, или как им еще командуют?

Никифоров шел, стараясь угадать нужный дом, сельский совет рабочих и крестьянских депутатов. Только вот рабочего класса на селе пока маловато, пролетарского.

Крестьяне же построились вольготно, совсем не так, как в городе, сосед соседу кричать должен, чтобы слышали. Похоже, больше версты тянуться село будет. Дома. И виноград. Никифоров впервые видел виноградники, раньше он даже не представлял, что это. Виноград, конечно, ел, но вот как растет – только догадывался. Догадки выглядели красивее, чем действительность.

Встречных, деревенских, попадалось немного. Одна старушка и одна собака. Старушка была одета не в черное, как городские, а в цветастое. Как это называется – кацавейка, свитка? Бабские тряпки, вот как. Старушка искоса посмотрела на Никифорова, но не остановилась, прошла мимо. Собака же, обыкновенный кабыздох, оказалась посмелей, любопытней и, поломав свои собачьи планы, затрусила за Никифоровым. Попутчик.

Никифоров пошел бойчее: нужно многое успеть за день, а село оказалось бескрайним. Село единоличников, как со смешанным чувством неодобрения и смутной зависти сказали ему в отделе практики. Крестьянин-единоличник. Какие же еще бывают – двуличники, многоличники? Мура в голове, мура и сор. Никифоров поморщился, невольно вспомнив вчерашний вечер, пожадничал он с горилкой, перебрал, оттого и квелый такой, и мысли глупые лезут.

Навстречу другая старуха. Или та же, огородами вернулась и опять назад пошла? Нет, другая, вон и очепок на голове красный, а прежде желтый был. Никифоров обрадовался всплывшему слову – очепок.

Он подошел поближе, чего плутать, язык есть.

– Здравствуйте, добрый день! – Он помнил науку – любой разговор начинать с приветствия.

– И тебе здравствуй, – ответила старуха. Или не старуха? Лет сорок, пожалуй, будет.

– Не скажете, где сельсовет у вас? А то заморился, иду, иду… – Он улыбнулся чуть смущенно, деревенские это любят – поучить городского.

– Сельсовет? Власть тут, вон в новой избе, за Костюхинским домом.

– Каким домом, простите?

– А с петухами который, увидишь. – И засеменила дальше. Старуха!

Дом с петухами оказался следующим. Петухи во множестве красовались на стенах избы – яркие, большие, с налитыми гребнями и хвостами-cултанами. Нарисованные. Наличники тоже – петухи и петухи. И над крышей – флюгер-петух. Костюхинский, да? Точка отсчета. Виноградник тоже – не только по линейке, как у других, а еще и чашей. Веселые люди здесь живут. Мелкобуржуазные индивидуалисты.

Виноградники уходили далеко за дом. Наверное, весь народ там, на частнособственнических десятинах.

К следующему дому вела дорожка, посыпанная желтеньким песочком. Нет забора, нет и калитки. Новая изба, сельсовет, надо понимать. И действительно, деревянная вывеска, и красным по зеленому выведено: «Сельсовет». Больше ничего. Еще одна старуха, третья уже по счету, возилась на крыльце, сметала искуренные цигарки, бумажки, прочий мусор. Уборщица.

Он опять подобриденькался.

– Откуда будете-то? – С какой-то опаской, что ли, смотрела на него уборщица. Настороженность к чужаку, городскому, пережиток. От вековой забитости, неграмотности.

– А студент я, студент, – успокаивающе протянул Никифоров. – На летнюю практику приехал. Мне бы вашего секретаря, сельсоветского. Представиться, и вообще… Дела обсудить, работу.

– Не ко времени ты, студент, приехал.

– Так не я решаю, повыше люди есть. – Наверное, как каждой сельской жительнице, все городские для нее отъявленные бездельники, наезжающие в деревню людей от дела отрывать. Никифорову стало досадно. Нет чтобы встретил его кто-нибудь из комсы, свой парень, – а тут бабкам объясняй, расшаркивайся.

Бабка хотела ему ответить, раскрыла было рот, да передумала, посторонилась и просто махнула рукой, мол, проходи. Отыгралась на песике, верно затрусившем за Никифоровым:

– Геть, геть отсюда, поганый!

Никифоров прошел внутрь – сени, коридорчик, комнатка. За простым, наверное, самодельным столом сидела если и не дивчина, то уж никак не старуха.

– Тебе кого? – спросила она. Можно подумать, горожане каждый день ходят толпами в этот занюханный сельсовет.

– Вам должны были насчет меня сообщить… – Никифоров старался говорить солидно, как положено человеку из области.

– Ты, должно быть, практикант, да? По разнарядке?

– Практикант, – согласился Никифоров, хотя слово это ему не нравилось.

– Мы тебя ждали, да. Всё подготовили, только… – Она запнулась на секунду, подыскивая слова. – Тебе нужен товарищ Купа, он сам сказал, чтобы вы к нему шли. Он у нас секретарь сельсовета.

– А вы?

– Я помощница. Помощница секретаря сельсовета. – Должность свою она произносила с торжественностью циркового шпрехшталмейстера, и именно эта серьезность заставила Никифорова сбавить ей лет десять. Она его ровесница. Ну, почти.

– Комсомолка? – требовательно, как имеющий право, спросил он, и девушка признала это право.

– Да. Три месяца, как комсомолка.

– А лет сколько?

– Два… Двадцать…

– Ага. – Он подумал, что бы еще сказать такого… вожацкого, он-то комсомолец со стажем, чуть было на всесоюзную конференцию не послали, но не нашелся. – Где я могу найти товарища Купу?

– Так у него… У него с дочкой, с Алей…

– С Алей?

– Алевтиной… Ну, вы его в церкви… то есть в клубе найдете. Он там, – как-то неясно, неопределенно сказала она.

– Понятно. – Хотя понятного было мало. Зато перешла на «вы». Впрочем, это как раз зря, пережиток, не по-комсомольски. – Значит, клуб у вас в церкви?

– В бывшей церкви. – Помощница потянулась к чернильному прибору. Явно, чтобы просто повертеть в руках что-нибудь. Прибор был пустяковеньким, дутой серой жести «под каслинское литье», ручка с пером-лягушкой. Чернила тянулись вслед перу, противные, зеленоватые.

– Мне его ждать или как?

– Даже и не знаю. У него ведь с дочкой…

Ага. Отцы и дети, конфликт поколений. Из деликатности Никифоров не стал расспрашивать. Хотя личных, семейных дел быть вроде и не должно, но сельские люди консервативны. Патриархат, косность, темнота.

– Организация большая? Сколько комсомольцев на селе?

– Да с