Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

В дверь застучали, забарабанили, и крик, истошный, рваный:

– Помогите! Скорее, помогите!

Он вздрогнул, вскочил.

– Ты куда? – Клава ухватила его за руку.

– Открыть…

– Это Фимка орет. Хочет посмотреть, один ты или нет. Он дурак, потом растрепется по селу…

Они сидели бок о бок, слушая, как содрогается дверь от ударов, бешеных, диких. Крепкая дверь, старая работа. А не выйти ли, наподдать этому Фимке по-нашенски, пусть знает?

Что-то не хотелось. Уж больно здорово колотил тот по двери. Да и Клава…

Но придется. Он привстал, но девушка вцепилась в плечо:

– Не ходи!

– Да что ты? Дам раза, покатится с катушек!

– Не ходи! Увидит…

И верно, как же он сам не подумал. Того Фимке и нужно – посмотреть, один ли он здесь. Деревня, Клаве позор. Ну, Фимка, дождешься…

На счастье, стук стих. Надоело, или подумал, что нет Никифорова внутри. Ушел в окно, да и все, чего надрываться? Орал-то Фимка здорово, натурально. Прямо артист.

– Я… Мне пора. – Клава тяжело, неуклюже слезла с лежака.

Вот так. Обгадил дружок ночку.

– Погоди, – пытался он удержать девушку, но больше для порядка, чувствовалось, ни ему, ни ей оставаться вместе не хотелось.

– Завтра свидимся, завтра. – Клава торопливо оделась. Он коснулся девушки, и дрожь, крупная, неудержная, передалась и Никифорову.

– Завтра… – Но закончить было нечем. Он потерянно, тупо смотрел, как Клава вскарабкалась на подоконник и соскользнула вниз. Надо бы проводить, наверное. Никифоров поспешил к окну и увидел лишь мелькнувший в кустах сарафан. Тут же облако закрыло луну, и только на слух можно было проследить путь Клавы. Ладно, все равно не догнать, да еще он в таком виде, пока оденется…

Он и оделся, споро, быстрым шагом дошел до калитки, но Клавы и след простыл. Где-то вдалеке слышались ее шаги, но громче их были песни цикад, расшумевшихся в ночи.

Пойти да наподдать Фимке?

Утром. Спокойно, без гнева, уча, даст раза. Без гнева – главное.

Он вернулся, вскарабкался на подоконник.

Знобило. Странно, потому что здесь, у окна, было тепло, воздух снаружи спокойный, парной. Внутри же действительно зябко. Келья, да. Однако в монахи ему не с руки.

Удивительно, но цикад, орущих за оградою, здесь совершенно не слышно. Тишина.

И, будто услышав мысли Никифорова, кто-то засмеялся:

– Хи-хи-хи…

Смеялись совсем рядом, за дверью. На Фимку даже и непохоже, слишком высок, тонок голос. Наверное, кто-нибудь к нему пришел тоже…

Он лег, укрылся, поджал к животу ноги. Теплее, теплее… С Фимкой разбираться не хотелось, пошел он – именно туда. Дурак и есть дурак. Утром, конечно, придется стукнуть по шее, а лучше – высмеять как-нибудь. Мол, снилось мне, Фимка, будто ты…

Шорох, громкий, неприятный, шел снизу, из подполья. Развели крысюков. Церковные крысы, они бойкие. Стало неприятно, хотя, вообще-то, Никифоров крыс не боялся, но и любить их было не за что. Воры, разносчики заразы, первый признак непорядка. Давить их нужно, давить и травить. Пирожки с толченым стеклом.

Возня стихла, но еще раньше Никифоров согрелся и уснул. Подумаешь, невидаль – крысы под полом…

Проснулся рано, поутру, с деревенскими. Вспоминал давешнее – сон, нет? Сейчас все казалось зыбким, чудным, такое с Никифоровым бывало. Приснится порой, что отец ему револьвер подарил, и потом, между снами, мучительно вспоминаешь, куда же револьвер задевался. А снилось часто, он наизусть знал тот револьвер, пятизарядный кольт, старую, но безотказную машинку, свою машинку. Разумеется, никакого кольта на самом деле не существовало, у отца был именной наган вороненой стали, из которого Никифоров даже стрелял, но то – у отца.

Еще сонный, он оделся, толкнулся в дверь. Шероховатость дерева под ладонью, его твердость, вещественность убеждали – было, все было. Никифоров переступил порожек, вглядываясь под ноги. Чего ждал, что искал? Было чисто. То есть не то чтобы чисто совершенно, мусору хватало, но мусору обыденного, повседневного – щепочки, недокуренные самокрутки, просто клочки бумаги, дорожная пыль, кажется, следы плевков, в общем, самая обыкновенная дрянь.

Кровавых пятен не хватает? Никифоров обругал себя за «фантазии», далеко можно пойти, если не тормознуть вовремя. Суеверия, пережиток. Что суеверие, что пережиток, он не определял. Так легче, проще. Простота нравилась, как нравится ясный, солнечный день, ключевая вода, свежеиспеченный хлеб.

Он медлил, понимая, что спускать Фимке нельзя, нельзя просто из-за принципа, и в то же время устраивать драку здесь? Не место, он, Фимка, вроде как на посту. При исполнении.

В раздумье он двигался по коридору, а потом решил – как получится. По обстановке.

Ломал голову напрасно – Фимки не было. Вышел, может, по нужде. Никифоров подошел к двери, прикрытой, но не запертой. А воздух снаружи бодрый, озорной. И роса. К дождю роса, или нет, кажется, наоборот? Он вглядывался, слушал, решив про себя ограничиться парой подзатыльников, большего, право, Фимка не стоил.

Только ноги измочил. Росой, росой измочил, а все же…

Вернувшись в келью, он пожевал оставленное с вечера и опять улегся. На сей раз спать и не думал, просто поваляться хотел, что утренничать, но – как в прорубь шагнул. Сны холодные и темные.

– Уймись! Уймись, говорю! Найдется твой Ефим, куда денется!

В ответ причитания, частые, неразборчивые, безнадежные.

– От дура баба! Понять не может, что у парня своя жизнь. Послал я его по делу. Важному, ответственному делу. Кому попало не поручишь, а Ефим хлопец как раз подходящий, надежный. Доверие оказали, гордиться должна, а ты…

– А почему мне не сказал? Матери!

– Спешно послал, понимаешь, спешно! Ты бы шла домой, сыну-то вредишь, судьбу ломаешь!

Причитания постепенно стихали. Никифоров прибрался – лежак застелил, крошки смел. Порядок, можно гостя встречать.

Он не ошибся – Василь вошел без стука, как к своему.

– Что, парень, заспался? – А смотрел настороженно, зорко.

– Спал… – неопределенно махнул рукой Никифоров. Рассказал Фимка? Да что он мог рассказать, Клаву-то не видел. Как по двери молотил разве? А мог. Просто взял да рассказал, и что знал, и так, трепло…

– Хорошо спал?

– Не жалуюсь. – В конце концов, какое им всем дело? Хочет – спит, хочет – на дудке играет. Деревенскими командуй.

– А то наши хлопцы так, из шкоды, шутковать любят.

– Не слышал.

– Ну и лады. Даже хорошо, что выспался. Отдохнул, значит. – Василь осматривал комнатушку – как бы просто, незначимо, но Никифоров порадовался, что навел чистоту. Все же – не в лесу живем, опять же культура… – Не заскучал тут у нас?

– Я