Времени нет - Рустем Халил

выяснялось, что знакомые слились не в том порядке? Что, идя по улице, я обгонял каждую рыжеволосую девушку, чтобы заглянуть ей в лицо? Что в больших судебных залах, на лекциях и концертах, в кинотеатрах — я поднимался раньше, пока не вошел судья или еще горел свет, и делал вид, что ищу в толпе знакомого, а действительно пытался найти ее лицо?

Мог ли я поделиться с ней своими фантазиями о том, что когда-нибудь встречу ее? Вот ранним утром я обую ботинки, раздается стук в дверь — и на пороге стоит она; я завожу ее в дом, она рассматривает мои дипломы на стенах, ищет виноград в холодильнике, складывает губы руркой и дует на свежесваренный мной кофе; она обещает ждать меня здесь до вечера, но я отвечаю, что мне уже никуда не надо… Вот я блестяще завершаю заключительную речь, возвращаюсь в залы, затаившая дыхание, а в самом дальнем углу встает со своего места рыжая девушка — и смотрит на меня. пораженным взглядом; все расходятся на перерыв, и только мы остаемся в пустом помещении; она садится рядом со мной, накрывает мою ладонь своей и признается, что именно таким она и ожидала меня увидеть… Вот я выхожу из ресторана под руку с моей молодой ассистенткой и шагаю к автомобилю, а навстречу мне идет располнела мама с тремя детьми; наши взгляды пересекаются, и я киваю ей; она отводит взгляд, а я чувствую, что отомстил… Вот я случайно забредаю на выставку, где на стенах портреты только одной женщины; и художник плачет в углу, рассказывая мне о своей единственной модели, которая так и не смогла его полюбить, потому что до последнего вздоха ее мысли были заняты другим мужчиной…

Только одно видение я пытался отогнать. Как мы танцуем под крылом деревянной раковины в осеннем парке. Танец, который я обещал Инари пятнадцать лет назад, но так и не сдержал слова. Танец под песню, которая неизменно напоминала мне о ней — с первой ноты.

И переполненный словами, которые трудно произнести, я не придумал ничего лучше, чем просто прошептать:

— И ползет ленивая лодка, и ворчит, и ворчит:

«Откуда взялся я — не знаю; чем придется кончить».

Она должна знать: я не забыл. Ничего не забыл.

* * *

Я посидел на скамейке еще немного, не сводя глаз с потухшего экрана. Сообщение, что Инара появилась на связи, могло всплыть в любой момент. Но молчание — это любимая пытка телефонов над своими владельцами.

К скамейке подошли два врача в халатах, намереваясь устроить рядом со мной перекур, и тем самым выкурили меня. Я спрятал телефон в задний карман брюк и двинулся ко входу в больницу.

В холле я ждал лифта в одиночестве: в субботу большинство врачей и медсестер отдыхают, часть пациентов отпустили домой, и больница вошла в режим полудремы — в надежде, что болезни подождут с обострением до понедельника.

Я вошел в лифт и не выдержал: снова проверил телефон. Нет, новых сообщений в эту минуту не появилось. Мобильный вернулся в карман брюк, а я поднял глаза к зеркалу.

Сначала я подумал, что это наклейка: седой человек около пятидесяти в сером клетчатом пиджаке, с глазами, которым забыли нарисовать белки. Зато наклеили мастерски — будто по ту сторону зеркала действительно живой человек.

Но вот фигура подняла руки на уровень щеки и сложила три пальца в пучке.

— Присяжные вынесли решение, — сказал мужчина и щелкнул пальцами.

От ужаса и неожиданности я закричал.

Мгновение спустя мой крик все еще раздавался, но уже не отражался от стен лифта, а убегал прочь, как встревоженный заяц.

Я оказался посреди широкого коридора, оба конца которого терялись в темноте. Казалось, здесь было тысячи дверей, и некоторые из них время от времени неслышно двигались, выталкивая из себя спешно и сразу исчезающих в другом портале людей. Все они казались черно-белыми — вероятно, из-за полумрака.

Только потом я обнаружил мужчину в сером костюме — позади себя. Этот его щелчок предшествовал моему крику. Оказалось, дело не в игре тени — мужчина действительно был черно-белым. Я взглянул на свои ладони: похоже, я единственный, чье тело было наполнено цветом.

В этот момент ко мне вернулась память о последних трех днях. Но она не залила сознание стремительным горным потоком, она вжималась в меня как пуля из желе. Воспоминания о случившемся не били меня на отлог, а странным образом порождали спокойную уверенность, что я все знал и никакими новостями меня теперь не шокировало.

И, конечно, я был знаком с черно-белой фигурой в клетчатом пиджаке рядом со мной. Старый недобрый джин по имени Саатчи. Знал я и другое: мне пришлось побывать в этом коридоре. Несколько часов тому назад. За пять минут до полуночи, в эту пятницу — и тоже после того, как Саатчи щелкнул пальцами.

5.11

…Источка упала на пол. Огонь в занозе зеркала исчез и появилось миниатюрное изображение джина.

— Нет, — сказал Саатчи, — никаких прощаний, — и щелкнул пальцами.

Еще мгновение назад моя рука держала телефон, который должен был принести смерть и разрушение, а теперь кисть инстинктивно сжимала воздух. Мгновение назад я горбился под сценой на стадионе, а теперь очутился в плохо освещенном коридоре, в котором одновременно двигались десятки дверей, но все равно тишина стояла такая, что можно было услышать, как упадет перо. Какие-то люди в одинаковых серых костюмах и с лицами цвета мокрого асфальта появлялись из одного отверстия и исчезали в другом. Сложив руки на груди, Саатчи наблюдал, как я безумно верчусь в центре белого круга, пытаясь понять, что произошло. Джин тоже был серым. Он имел на себе то же, что и тогда, когда явился ко мне впервые, — клетчатый пиджак и брюки со стрелками, о которых можно порезать пальцы. Я бы не удивился, если бы при этом и кровь закапала серая.

Мы словно оказались в черно-белых кинофильмах сороковых годов, но я отличался здесь бессмысленным цветным пятном — как желтый урод из комикса Фрэнка Миллера. Впрочем, никто из проскальзывающих мимо теней не обращал на