Стальной пляж - Джон Варли

для себя в двадцать пять. К этому возрасту большинство успевает попробовать свои силы в среднем в трёх профессиях. И каждый раз становится немного труднее найти новый интерес в жизни. Любые планы на пенсию блёкнут по сравнению с перспективой двухсот лет праздности.

— Где ты этого нахватался?

— Наслушался сеансов психологического консультирования.

— Я должна была спросить. Продолжай.

— А тем, кто придерживается одного рода деятельности, и того хуже. Они могут проработать семьдесят, восемьдесят и даже сто лет полицейскими, предпринимателями или педагогами, а в один прекрасный день проснуться в недоумении, почему занимаются этим. Когда такие пробуждения случаются достаточно часто, результатом может стать самоубийство. Такие люди могут совершить его почти без предупреждения.

Некоторое время мы оба молчали. Понятия не имею, о чём думал ГК, но о себе могу доложить, что терялась в догадках, к чему всё идёт. И уже собиралась подтолкнуть ГК, но тут он снова заговорил:

— После всего сказанного… должен сообщить, что вынужден был отвергнуть гипотезу о возрастании скуки как главной причине роста количества самоубийств. Это лишь сопутствующий фактор, мои исследования возможных причин приводят к мысли, что здесь действует нечто иное, и мне пока не удаётся определить, что. Но давай снова вернёмся к Вторжению. И к эволюции.

— У тебя есть теория.

— Есть. Представь себе старую картинку, изображающую переход от жизни в море к существованию на суше. Вне всяких сомнений, она слишком всё упрощает, но может послужить полезной метафорой. Например, рыбу выбрасывает на берег или заносит отливом в мелкую лужицу. На первый взгляд, она обречена, но продолжает биться, и когда лужица пересыхает, ей удаётся перескочить в другую, потом ещё в одну и ещё, а в конце концов — вернуться в море. Пережитый опыт её изменил, и когда она оказывается выброшена в следующий раз, то приспосабливается к ситуации немного лучше. Со временем она обретает способность существовать на берегу, а оттуда перебирается дальше на сушу и больше не возвращается в океан.

— Рыбы так себя не ведут, — возразила я.

— Я же сказал, это метафора. И она полезнее, чем ты можешь себе представить, в приложении к нашей нынешней ситуации. Подумай о нас — о человеческом сообществе, в которое волей-неволей вхожу и я, — как о такой рыбе. Вторжение выбросило нас на металлический берег, где нет ничего природного, ничего натурального, за исключением того, что мы сами производим. На Луне в буквальном смысле ничего нет, кроме камня, вакуума и солнечного света. И нам пришлось использовать только их для удовлетворения жизненных потребностей. Мы были вынуждены сами построить себе водоём, в котором могли бы плавать, пока переводим дух.

И мы не можем просто оставить всё как есть, расслабляться нельзя ни на мгновение. Солнце не оставляет попыток высушить нашу лужицу. Отходы нашей жизнедеятельности копятся и грозят нас отравить. Нам приходится находить решения всех этих проблем. И есть не слишком-то много других водоёмов, куда можно было бы перескочить, когда иссякнет этот, и нет океана, в который мы могли бы вернуться.

Я поразмыслила над этим, и мне снова показалось, что в словах ГК нет ничего по-настоящему нового. И я не могла позволить ему и дальше пользоваться эволюционным доводом, потому что эволюция действовала совсем не так.

— Ты забываешь, — подала я голос, — что в реальном мире погибают триллионы рыб, прежде чем хоть у одной проявится полезная мутация, позволяющая переместиться в новую среду.

— Отнюдь не забываю. Я об этом и говорю. Если мы не сумеем приспособиться, нам на смену не придут триллионы других рыб. Есть только мы. И в этом наша слабость. А сила — в том, что мы не просто бултыхаемся и надеемся на удачу, нас направляют. Сначала это делали выжившие после Вторжения, и они провели нас через первые трудные годы, а сегодня настал черёд созданного ими сверхразума.

— Твой.

Он отвесил небольшой скромный поклон, не вставая с места.

— И как это связано с самоубийствами? — спросила я.

— Многими способами. Прежде всего, и это главное, я не понимаю их, а всё, чего я не понимаю и не могу контролировать, по определению представляет угрозу существованию человеческого рода.

— Продолжай.

— Они могут и не давать повода бить тревогу, если рассматривать человечество как собрание индивидуальностей… эта точка зрения имеет право быть. Смерть кого-то одного хоть и прискорбна, но не должна чрезмерно волновать сообщество. Её можно расценить как действие эволюции, отсев не приспособленных к успешной жизни в новой среде. Но вспомни, что я говорил о… о некоторых проблемах с моим… за неимением лучшего слова — состоянием духа.

— Ты сказал, что подавлен. Смею надеяться, это не значит, что ты подумываешь о самоубийстве, как бы сильно некая часть меня ни желала тебе смерти.

— А я себе смерти не желаю. Но, сравнивая собственные симптомы с теми, что я наблюдал у людей в ходе своего исследования, могу заметить некое сходство с ранними стадиями синдрома, в конечном счёте приводящего к самоубийству.

— Ты говорил, причиной может быть вирус, — подсказала я.

— На этом фронте пока без перемен. Однако из-за того, что я так тесно и сложно переплёлся с человеческими разумами, я выработал теорию: возможно, возрастание количества людей, решивших оборвать свою жизнь, заразило меня чем-то вроде программы, нацеленной против выживания. Но я не могу этого доказать. И теперь мне хотелось бы подробнее поговорить о действиях.

— Суицидальных действиях?

— Да.

Одного упоминания этого понятия хватило, чтобы я затаила дыхание. И осторожно попыталась выяснить:

— Ты же не хочешь сказать… что опасаешься, будто можешь совершить такое действие?

— Да. И, боюсь, уже совершил. Помнишь последние слова Эндрю МакДональда?

— Вряд ли забуду… Он сказал: "обманули". Понятия не имею, что это значит.

— Это значит, что я предал его. Ты не занимаешься слеш-боксингом и не знаешь, что в тела бойцов всех категорий вживляются технические средства, улучшающие их возможности по сравнению с обычными человеческими. По более широкому определению, которое я принял специально для нашего спора, поскольку в реальности ситуация сложнее, но всех тонкостей я тебе разъяснить не могу, эти средства — часть меня. И в критический момент последнего боя Эндрю одна из этих программ дала сбой. В результате он среагировал на долю секунды медленнее, чем требовалось для уклонения от выпада противника, и получил рану, которая быстро привела к полному поражению.

— Чёрт побери, о чём это ты?

— О том, что после просмотра данных я заключил: несчастья можно было избежать. И о том, что сбой, погубивший Эндрю, возможно, был сознательным действием той совокупности мыслящих машин, которую