Обратный отсчет: Равнина - Токацин

Плёнка сжималась всё сильнее; вскоре пятна уже нельзя было рассмотреть — они исчезли в тёмных, уже практически чёрных складках эластомера. Интенсивность дошла до семидесяти кьюгенов, защитное поле зажглось зелёным огнём по всей площади. Гедимин прибавил ещё — микроскопический чёрный комок на дне кюветы не шевельнулся, похоже, ему уже некуда было сжиматься. Сармат, придерживая излучатель одной рукой, попытался растянуть плёнку между когтями — ему не удалось даже расправить её. Когда от напряжения заныли пальцы, а образец так и не поддался, Гедимин выключил сфалт — и еле успел отдёрнуть руку. Плёнка, больше не сжимаемая, расправилась так быстро, что её подбросило над кюветой. Отрикошетив от защитного поля, она упала на стол. Сармат подобрал её, растянул между когтями и еле слышно хмыкнул. «Надо бы поставить опыт с грузами. Измерить силу упругости. Должна быть немаленькая…»

Он отобрал десяток образцов для облучения и полчаса с ними возился, ни на что не отвлекаясь. Все обрывки плёнок вели себя одинаково. На всякий случай Гедимин облучил и расплавленный эластомер, — тот никак не отреагировал, и сармат кивнул сам себе — приятно было видеть ожидаемый, предсказанный результат, а не очередное порождение бреда.

«Значит, именно молекулы-крючки. Так я и думал…» — он засунул под излучатель кювету с образцом «крючков». Образец был мелкий, меньше миллиметра в поперечнике, и Гедимин, как ни пытался, не разглядел никакого изменения формы. «Не страшно,» — он покосился на анализатор. «Запись идёт, потом просмотрю. Продолжим…»

… — Гедими-ин! — кто-то постучал пальцем по его броне. Сармат обернулся, недовольно щурясь. «Только собрался сверить записи! Шёл бы ты… работать.»

— Уф, — Вепуат облегчённо вздохнул. — Ты уже четверть часа ни на что не реагируешь. Я узнал у местных, как кочевники носят «трилобитов». Видишь, на груди и плече зацепки?

Гедимин мигнул. Раньше на скафандре Вепуата точно не было этих удлинённых выступов — сармат приделал их совсем недавно, приплавив к чёрной обшивке обрезки красного гзеша.

— Отвалятся, — буркнул он, тронув обрезок когтем. — На третьей же мойке отвалятся. На кой тебе эта чушь?

— Сажать зверя, — Вепуат дотянулся ладонью до плеча. — У них снизу такие зацепки. Они ложатся на выступы и держатся. Голова спереди, хвост свисает за спиной. Когда надо взлететь, ты его берёшь под головной сегмент…

Гедимин досадливо поморщился.

— Когда вернёмся в Ураниум, пройдёшь дезинфекцию, — пробормотал он, утыкаясь в записи анализатора. «Сжатие под омикрон-лучом… сила зависит от интенсивности… похоже, я всё-таки нашёл преобразователь омикрон-энергии. Преобразование напрямую в механическую…»

На экране сканера медленно скручивались, подбирая «распущенные» витки, спиральные «галактики» молекул. Часть их цеплялась за соседние, не позволяя веществу порваться от возросшей нагрузки, часть тянула за собой волокна эластомера, и он постепенно сжимался. Процесс начинался чуть раньше, чем показалось Гедимину, — первое движение он пропустил, но это было не так уж важно. Он остановил запись там, где интенсивность излучения достигла семидесяти кьюгенов в секунду — именно в этот момент, как он помнил, живые «катапульты» сработали. Это был далеко не предел — Гедимин отчётливо видел на экране, что молекулы «скручены» только наполовину, у них остаётся большой запас сжатия.

«Это и не должно было быть пределом,» — сказал он себе, проверяя результаты — запись за записью, до самых последних, где уже не участвовала натуральная плёнка — только её составляющие. «Это предел прочности одной биологической конструкции. Катапульты для спор. Если бы она была из рэссены, а тяжи — из зелёного гзеша…»

Он открыл последнюю запись и молча кивнул. В тот раз он довёл интенсивность до ста кьюгенов в секунду. Молекулы, которым больше не мешал эластомер, продолжали скручиваться — и всё ещё не ужались до предела.

«Значит, предел — в районе ста пятидесяти,» — Гедимин выбрал из крупинок на дне кюветы новый образец и взялся за сфалт. «Проверим…»

…Белесый осадок на дне кюветы сармат мог разглядеть, только прищурившись. Мелкодисперсная пыль рассыпалась от самого слабого сотрясения, и Гедимин не дышал, пока собирал её в пробирку. Молекулы-«крючки», ужавшись до предела, отцепились друг от друга; сармат только надеялся, что их «хвосты» не обломаны, а если обломаны, то некритично. Он плотно закрыл пробирку, сгрёб из контейнера десяток неизученных плёнок и засунул их в тигель. «Отделить „крючки“. Разбить на молекулы. Наберётся достаточно — начну опыты с гзешем. Если удастся встроить эти штуки в новый субстрат…»

Звон металла и чужие шаги на секунду отвлекли его. Потом он услышал голос Айзека и нехотя поднял взгляд от фильтра, на котором оседали зеленоватые крупицы.

— У Гедимина есть проект литейни, — говорил Айзек, обращаясь к Коргену; страж слушал его молча, слегка наклонив голову и прижав к телу звенящие шипы. — Для неё будет нужно немало кейека. Она будет, конечно, похуже тех, что в Сердце Пламени. Но в ней всё будет понятно для Скогнов. И они, если захотят, построят себе такие же.

Корген слегка повёл головой — шипы негромко зазвенели.

— Если Дим-мин построит такую литейню… Да, мы всегда рады новым хорошим вещам. Особенно — понятным. Вот сейчас я не очень понимаю, что делает Дим-мин…

Сармат сердито сощурился. «А кто тебя просит понимать⁈ Иди, куда шёл.»

— Гедимин нашёл какое-то вещество, — пригляделся Айзек. — Похоже, очень интересное вещество. Что там у тебя?

Гедимин вывалил на стол пригоршню ошмётков — разломанные «пусковые установки», из которых он ещё не повыдирал тяжи.

— Эти штуки. Насколько они редкие?

Айзек оглянулся на Коргена. Тот зазвенел шипами.

— А… что это?

— Падало с неба, когда был шторм жизни, — Гедимин угрюмо сощурился на стража. — Ты что, не знаешь своих же тварей?

— С неба? — озадаченно повторил Корген. — Нет, Дим-мин, я мало знаю о небесных семенах. Возможно, Гор что-то скажет, когда тут появится. В шторм жизни хорошо охотиться… но это непохоже на знакомую дичь. У неё нет ни мяса, ни шкуры, ни крови…

Гедимин, уже