"Фантастика 2025-27". Компиляция. Книги 1-25 - Андрей Соболев

увижу силуэт старика, сидящего с непримиримой и горделивой осанкой. Мы снова зажжём пару свечек и заведём очередной заумный и, возможно, заунывный разговор о судьбах Системы, попивая терпкий чай на крохотной кухне. Но в этот раз всё было иначе. У входа в комнату я увидел большой тёмный силуэт, устрашающе повисший по центру помещения, он медленно раскачивался от небольшого сквозняка из-за открытой входной двери. Я осознавал, что видел, но не мог больше мыслить, моё сознание сковал непонятный ужас, рой из острых слов Шолохова сейчас кружился в моей голове.

– О боже, нет, нет! – закричала позади меня напуганная напарница, включила свет в комнате и ринулась вперёд, с силой отталкивая меня в сторону.

Мёртвое тело Икарова висело на потолочном крюке в центре комнаты, а его шею обвивала туго затянутая верёвка. Он был босой, в домашнем халате, а под ногами валялись поваленная на бок большая стопка книг и мягкие домашние тапочки. Да, безусловно, я понимал, что видел. Я видел конец всей своей прежней жизни, всего, что знал, любил и во что верил, – всё в тот день оборвалось. Лекция Шолохова, смерть Икарова как две ступени в небо… скорее даже в ад, вот справедливый итог всего этого безумия. Я схватился двумя руками за голову, вцепился в свои волосы и не мог пошевелиться. Потом опёрся плечом о стену, моя голова гудела, а взгляд помутнел. Я услышал, почувствовал, как внутри меня оборвалась струна, натянутая до предела последними событиями. Нестерпимо хотелось бежать, кричать… бежать и кричать… Как же невыносимо…

Кира что-то говорила мне, просила помочь снять тело, но я не мог пошевелиться, парализованный страхом. Во мне не осталось больше ничего от прежнего Стила, весь мир в одночасье рухнул. Кира открыла Консоль и вызвала башню. Она голосила, махала руками, требовала немедленно послать сюда всех, кого только можно. Она умоляла меня сделать хоть что-то, но я молчал. Вскоре я заметил на столе, в двух шагах от Икарова, плоский и круглый предмет, на котором мигала красная лампочка. Это был голографический проектор с возможностью записи, последний писк моды, довольно дорогая и престижная вещь. Она белым пятном выделялась из всего прочего скромного убранства квартиры. Я сделал шаг вперёд навстречу огоньку и заметил, что с прибора не сняты даже рекламные наклейки и ценник из магазина. Похоже, что Икаров покупал его в спешке и в последний момент. Я сделал ещё один шаг – и прибор щёлкнул, а лампочка погасла. Сработал какой-то датчик на наше присутствие, и он автоматически включился. Из маленькой щели на приборе ударил белый полупрозрачный луч, и передо мной возник образ Икарова, именно такой, каким я его запомнил в последний раз: с доброй, но немного грустной улыбкой, в широкополой шляпе и в длинном плаще. Эта голограмма была словно призрак, образ нашего настоящего и неотвратимого будущего. Изображение немного плыло, рябило, но Икаров всё равно казался живым и будто смотрел на меня одного.

– Стил, Кирочка, ребята, я знаю, что это вы. Так как никто иной не пришёл бы ко мне, – сказала запись Икарова немного искажённым голосом. – Если вы смотрите это, значит, я… значит… простите меня за всё, что вы увидите, но так было нужно, это мой выбор, и когда-нибудь вы меня поймёте. Я решил уйти по собственной воле, не нужно никого винить. Тем более себя. Я благодарен вам за всё тепло, что вы мне подарили. Все эти дни я держался только благодаря вам, но вечно так продолжаться не может. Я думал, что смогу жить, как все старики, выкинутые из жизни, забытые, оставленные, брошенные… – Икаров на секунду замолчал, закрыл глаза, а его изображение подёрнулось рябью. – Они тоже думали, что я буду, как все: собирать марки, смотреть телевизор, наблюдать за прохожими через окно и ждать смерти, но я так не могу. Моя работа была единственной целью в жизни, да что там говорить, моя работа и была моей жизнью. Я – это Икаров, Страж, начальник отдела, это и есть я, и не существует другого. Когда у меня отняли единственное, чем я жил, у меня отняли смысл всей моей жизни. Я долго боролся с депрессией, я пытался стать, как все, но, идя по улицам нашего города и заглядывая в лица прохожих, я понял, что так не смогу. Стил, Кирочка, спасибо вам за всё, вы были моими лучшими подчинёнными… Да что я такое говорю, боже… вы были моими лучшими друзьями, почти родными детьми! Мы столько всего пережили вместе, мы понимали друг друга… Ладно, отставить. Не вижу смысла долго распинаться, кому интересно это старческое брюзжание? Я просто хотел попрощаться…

Дыхание Икарова стало прерывистым, а из глаз потекли слёзы.

– Берегите друг друга. – Икаров уже почти не мог говорить сквозь слёзы и проглатывал слова. – Запомните меня таким, каким я был там, на службе. Только там я жил, а умер уже давным-давно, когда вышел за двери башни Стражей. Я…

Запись зашипела, дёрнулась и растворилась в воздухе, а вместо красной лампочки загорелась зелёная. Бежать… бежать… бежать…

Я сделал шаг назад по направлению к выходу. Моё сердце стучало со скоростью пулемётной очереди, дыхание сбивалось, мне не хватало воздуха, ещё мгновение – и я задохнусь собственной паникой. Кира пыталась привести меня в чувство, кричала, много кричала. Хотела подойти ко мне, но я постоянно отступал, потом оторвался от созерцания зелёного света на проекторе, посмотрел на Киру и рванул к выходу.

Не знаю, почему я убежал, просто не мог там больше находиться, не мог видеть всего этого и дышать воздухом смерти. Мои мысли, словно стая голодных пираний, поедали меня живьём, я пытался сбежать, скрыться от самого себя. Я знал, что поступил неправильно, бросив там Киру, я должен был помочь с Икаровым, но не смог. Мне хотелось домой и только домой, в тишину и покой, в безопасные стены родной берлоги. Я не помнил, как выскочил из дверей квартиры Икарова и как оказался в трёх кварталах от его дома под проливным дождём. Я бежал по тротуару вдоль дороги, мчался, закрыв глаза, навстречу прохладному ливню и мечтал в ту же секунду оказаться дома, но до него ещё было так далеко. Но я продолжал бежать, не ощущая усталости, спасался от толпы своих обезумевших мыслей. Я видел призраков этого мира, и все они рождены от невероятной боли и страданий. Все улицы наполнены слезами, но они лицемерно скрыты, отключены, чтобы в скопившихся лужах никто не заметил своего отражения.